Тупо в синем и в кедах - Марианна Гончарова Страница 38

Когда автобус остановился, Илай и Хэттер вышли первыми и подали мне руки с двух сторон. Вот этого точно никогда в моей жизни не было. Никогда. Чтобы не больную на руках, как доктор Слава, чтобы не по лестнице вели слабую осторожно, как Дима и Кузя, а чтобы так лихо и весело с двух сторон с поклонами… Как особу королевских кровей… Ах ты Боже мой милосердный, запомнить бы это все навсегда!

Ну и вот. Теперь я точно знаю, что такое Божий мир и где прячется время: я чувствовала, что оно тут замерло и свернулось, как кот в коровнике у бабушки Лиды, который иногда выбирался поваляться на солнце, забирался на дерево, оттуда лениво смотрел вокруг – на луг, на поле с кукурузой, на проселочную дорогу. Илай, взрослый самостоятельный загадочный могиканин, называет бабушку – «бабуся». Я вся из-ми-ми-мишкалась от этого слова. Не слащавое и не сюсюкательное – детское, привычное. Илай даже и не подумал, что надо сказать «бабушка» при мне. Побежал к калитке первый – бабусь, бабусь, я с друзьями приехал! (С друзьями!) А она такая загорелая и совсем без морщин. Гладкие щечки. Поцеловала Илая много раз, звонко. Схватила его голову и вертела его по-всякому, и куда попала, то и поцеловала. Ухо, нос, макушку, щеки много раз. И Хэттера тоже чмокнула. А Хэттер ее руку давай целовать. Она как засмеется и шлепнула Хэттера по спине полотенцем. Я подошла, думала, она руку мне протянет, а она и меня давай целовать. И Хэттер ей тоже: «Бабуся, бабуся, это Лиза».

Она сказала: Лиза, пойдем, тебе покажу один секрет. А вы, – она мальчикам, – перетрусите траву, а сухое сено – под навес. Там действительно ковром лежала трава, сушилась на солнце. И чтобы она не «вспотела», – так Хэттер объяснил, – надо было ее переворачивать. Чтобы сделалось сено. Илай и Хэттер похватали вилы и принялись переворачивать траву. А мы с Бабусей пошли в коровник. А там, в жаркой темноте, рядом с коровой лежал новорожденный теленок. Корова сказала: умо-о-о! Басом сочным. Умо-о! Задышала громко. Раздула ноздри. Замотала головой, переступила с ноги на ногу. Теленок поднялся и стоял на дрожащих тонких ножках. Ничо-ничо, – ответила Бабуся корове, – видишь, Лиза приехала. Хорошая девочка, подружка нашего Илая. Корова, как будто поняла, перевела взгляд на меня, шумно втянула воздух, сказала «ум-м-мо-о-о!» и стала меня рассматривать, с интересом, но с тревогой. Так ли мне можно верить, как говорит Бабуся? Я даже смутилась, чуть в реверансе не присела, хотелось оправдать Бабусины слова про меня. Что я хорошая и «ум-м-мо-ум-м-мо». А корова такая могучая стоит, крепкая, ночью родила малыша… У нее на боках – континенты белым; моря и океаны – черным. Острова. А мой Остров Нелепых Людей, где я смотритель, – я его узнала сразу – на лбу. В форме буквы М. Перед коровой в деревянном ящике подсохшая трава и в ведре свежая вода. Корова опускала туда морду, и с ее губ сочно сливались большие капли.

А потом Корова и Бабуся разрешили мне потрогать теленка. Лобик. Ухо. Бочок. Он поднял на меня голову, посмотрел, а кто это тут. А это была я, Лиза. Очарованная и околдованная этим обычным для других и волшебным для меня путешествием, этим счастливым днем, этим милым теленком. Теленок фыркнул: то ли выразил недовольство, то ли чихнул, но корова заволновалась, затопала, замотала длинным хвостом туда-сюда, хлясть по своему боку, а ну уходите отсюда, а ну уходите. Не трогайте моего ребенка. И как, – я спросила, еще сидя на корточках рядом с теленком, – как с ним будет? Страшно меня это вдруг забеспокоило. Прямо сердце заколотилось и заболели ребра. Что ж это будет с теленком? Я глянула на корову как будто в зеркало – у нее тоже было такое же озабоченное выражение лица: «что же это будет с теленком?» Она коснулась губами теленкиной спины и потом моей руки.

– Не бойся, – ответила Бабуся. То ли мне, то ли корове. – Это телочка. Оставлю ее за коровку, пока у меня силы есть.

Не знаю, что значит «оставить за коровку», но за то, что теленка никто не продаст, не сожрет, – можно быть спокойной. Я же, дура такая, сидела на соломе и обнимала теленка. А корова слюнявила губами мою голову и жевала мою бандану, что доктор Натан мне подарил, красную. Перепутала, наверное, где теленок, а где я.

А потом, когда мы все вошли в дом, Бабуся сказала не галдеть, не шуметь и не хлопать дверями. Мы сидели в прохладной комнате, на домотканом ковре, черном с красными и зелеными розами, и лениво переговаривались. Мы лежали на животах на ковре, как на пляже. Хэттер, Илай и я. От волос Илая пахло свежим и чистым. Как будто то ли арбузом, то ли тюльпаном, то ли снегом. А Бабуся пекла хлеб. Почему я не взяла с собой Мистера Гослина?!

Я рассказывала ему про корову, что ее зовут Марианна. Это очень модное имя сейчас среди домашних животных. И про безымянного теленка. И еще рассказала, что, оказывается, имя Илай – это не понты. А так Илая, еще маленького, звала Бабуся. Родители назвали его Ильей. Илья. А бабушка, она румынка, стала звать его Илай. Так ей было удобнее и милее.

#midsummer

Целый день проторчала у Полины. Мы с Кузей пришли ей помогать. Надо было поменять занавески и почистить все углы. Полина ждет гостей. И такая партизанка, молчит. Хотя что утаишь в нашей семейке? Агния, конечно, раскололась. Но потом предупредила нас, типа, скажите, что Агния говорит во сне. И громко. Почти кричит. А вы подслушивали. В субботу вечером Полина прочтет эту запись и все поймет, мол, Агния орала во сне, что к Полине прилетает Тони Матоски. Но будет уже поздно. Потому что гость прилетает завтра. Дима едет в аэропорт его встречать. Мы с Мистером Гослином хотели тоже, но у меня одиннадцатый класс, мне пропускать нельзя. А у Мистера Гослина уроки в школе раннего развития. И он там невзначай, как он говорит, влюбился в девочку-эльфа, потому что, как заметил наш наблюдательный мальчик, у девочки ушки с острыми верхними уголками и совсем без мочек. Чтобы заинтересовать девочку-эльфа собой, он во время обеда рассказал ей обстоятельно и в подробностях, из чего состоит человеческая пищеварительная система. Девочка сначала замерла, перестала есть и спросила:

– И у меня тоже есть прямая кишка?

– Конечно, – авторитетно парировал Мистер Гослин, закусывая свой рассказ любимой куриной котлеткой в мягкой ржаной булочке, специально испеченной Агнией всем нам на завтрак. И хоть девочка расстроилась, замотала головой – не-е-ет!!! у меня нет прямой кишки! – покраснела, взвыла, распахнула рот, а из него стали вываливаться куски бутерброда эльфу на бархатное платьице, – очарование от этого в глазах Мистера Гослина она не потеряла, а даже наоборот, ее стало жалко, что она не знает анатомии человека. А жалость, как известно, составная любви.

Кароч, Полина рано утром пришла к нам мерить давление, взволнованная, такая по-европейски красивая, не по-нашему элегантная и моложавая! – в новом платье, волосы серебристые в прическе, любая королева рыдает в углу, нефиг нечего ей на троне делать. (Простите, miss Pauline, нефиг – это от восторга!) Кузя очень кстати подарила Полине вишневый клатч. Зачем, Ксенечка? – Полина стеснялась. Но у Полины платье, то самое, что она купила весной, когда меня в школу собирали всем миром, с вишневой отделкой и туфельки цвета пудры. А Ксенечка не стала хитрить, а честно – что клатч, подаренный журналом, где она работает, ей ни к чему (она – мать драконов, г-г-г! – тоже подсела на «Игру престолов») и ей удобней таскать матерчатые мешки с надписями. Типа «Got milk?» – «Не забыл купить молоко?» Короче, драконов в аэропорт не взяли, Дима повез только Полину. И потом приехал домой в расстроенных чувствах, потому что невозможно было на них смотреть на обоих… Все отворачивались и обходили их. Потому что в их встрече было столько горя, столько потерянных лет, надежд, событий… Они кинулись друг к другу, как маленькие дети. И Полина тут же потеряла свою элегантность, была неловкая, трогательная. И он, минуту назад такой джентльмен хоть куда, превратился в дрожащего мятого печального старичка… Он сполз на колени, а Полина его гладила по плешивой голове, как маленького. И оба плакали. И Дима всхлипывал, когда рассказывал. И я сейчас плачу. Может, начать курить? Чтобы не плакать?