Певец боевых колесниц - Александр Проханов Страница 37

Он беспомощно метался, не умел отличить бред от яви. Любовь от зловещих подозрений. Отблеск люстры от флакона с ядом. Синие огни, страшно глядящие из дупла, от восхитительных глаз любимой. «Кто живет в дупле?» – повторял он вопрос, который хотел задать Веронике.

Он звонил ей многократно, но ее телефон не отвечал. Он решил отправиться в оранжерею, найти Веронику среди волшебных деревьев и спросить: «Кто живет в дупле?»

Подкопаев, задавая все тот же безумный вопрос, сел за руль. Доехал до особняка в Зачатьевском. Кивнул охраннику, отдавшему честь.

Вбежал в оранжерею. Сладкий теплый дурман пахнул в лицо. Блеснул бассейн с белым цветком виктории регии. Подкопаев увидел кущи деревьев в кадках. Среди стволов стояла кушетка, и на ней Школьник навалился тучным телом на Веронику, дергался, сопел. Край пестрого покрывала съехал с кушетки. Подкопаев почувствовал душное, парное тление. Видел волосатую спину Школьника, его голые дряблые ягодицы, босые фиолетовые пятки. Видел руки Вероники, обнимавшие спину Школьника, ее бесстыдно поднятые ноги.

Должно быть, Подкопаев вскрикнул. Школьник повернул дрожащее щекастое лицо с мутными от страсти глазами и слюнявым ртом. Подкопаев на мгновенье увидел лицо Вероники, ее блеснувшие белизной груди. Выбежал из оранжереи. «Кто живет в дупле?» – безумно повторял он, падая на сиденье машины.

Он слепо кружил по Москве. Город казался бредом. В оранжерее он вдохнул дурман волшебных деревьев. Улицы сворачивались в спирали. Бульвары превратились в реки. Конь под Юрием Долгоруким задрал копыта в небо. Пушкин стоял по грудь в земле. Под колесами открывались пропасти. Здания падали и давили фасадами.

«Кто живет в дупле?» – вопрошал он, чувствуя нестерпимую боль. Знал, что погублен и ему нет спасения. Синие глаза чародейки лишили его воли, чести, рассудка.

Между Старым и Новым Арбатом находился Виндзорский замок. Караул топал ногами, тряс медвежьими шапками, подбрасывал на плечо карабины.

На Тверской, где стояли памятники Горькому и Маяковскому, теперь высились статуи Ричарда Львиное Сердце и Черчилля.

Он перелетал по Каменному мосту, но вместо Василия Блаженного видел Вестминстер с узорными большими часами. Проезжая Тверской бульвар, он видел за чугунной решеткой зеленые газоны Гайд-парка, и грациозная лошадь взглянула на него солнечным глазом.

Он вернулся домой и упал без сил на кровать. И сюда, в его дом, проникли эфирные запахи тропиков. Он закрывал глаза и видел фиолетовые пятки Школьника, бесстыдно воздетые ноги Вероники, ее ослепительно сверкнувшие груди.

Зазвенел телефон. Звонила Вероника. Он не ответил. Через полчаса ее звонок повторился. Он опять не ответил. Третий раз умоляюще зазвонил телефон, и в звонке ему почудилась такая боль, что он взял телефон.

– Что тебе надо? – глухо спросил он.

– Мне надо видеть тебя, – ее голос переливался слезами, и он вдруг увидел ее синие глаза, полные слез.

– Не хочу тебя видеть. Больше мне не звони, – Подкопаев говорил, но не было в нем ожесточения, а только страдание.

– Мне нужно с тобой объясниться! Я понимаю, ты ненавидишь меня. Я тебе отвратительна. Но мне нужно рассказать тебе все, прежде чем мы расстанемся!

– Мы уже расстались, – он старался говорить жестко, даже грубо, стремясь преодолеть свое к ней сострадание.

– Я понимаю, между нами больше невозможна любовь. Я ее погубила. Но прежде чем мы расстанемся, я должна рассказать тебе все.

– Кто живет в дупле?

– Это касается не меня, не тебя. Это касается всех людей, всей России. Когда в моей жизни появился ты, мне показалось, что вместе мы сможем предотвратить беду, поможем России. Но теперь, увы, мне придется действовать одной. Но я хочу на прощанье увидеть тебя, объяснить весь ужас, в котором оказалась Россия. Я знаю, ты испытываешь невыносимую боль. Но знай, я испытываю не меньшую. Хочу на прощанье увидеть тебя, мой любимый!

Подкопаев слушал ее голос, в котором все переливалось, слезно дрожало. Ему казалось, он видит дерево, в которое слетелось множество певчих птиц, видел бриллиант ее сережки в разноцветных лучах. Он испытывал невыносимую боль, но эта боль не уменьшала его любовь, а только делала ее мучительней и безысходней.

– Где мы встретимся?

Он сдавался, не мог совладать с желанием увидеть ее любимое лицо, ее обожаемые губы, которые только что целовал отвратительный человек. От этой мысли ему становилось ужасно. Но любовь не исчезала, а становилась безнадежней.

– Я в центре, у храма Христа Спасителя. Здесь рядом ресторан «Ваниль». Я буду ждать.

Они сидели на открытой веранде. В теплых сумерках летели белые прозрачные фары, словно из стеклянных графинов выплескивался свет. По тротуару шли люди, с веранды слышался их смех, обрывки разговоров. Храм Христа казался огромной снежной горой.

Подкопаев и Вероника сидели напротив друг друга. На столе стояла бутылка вина, бокалы, легкая еда.

Подкопаев смотрел на прекрасное, родное лицо Вероники и беззвучно рыдал. Повторял отрешенно: «Кто живет в дупле?»

– Ты мой любимый, – сказала она.

– Зачем? За что? – Он закрыл ладонями глаза, слезы текли сквозь пальцы.

– Выпьем вина, – она наполнила бокалы.

– И ты плеснешь мне в бокал яд? И соседям за столиком покажется, что это отблеск проехавшего автомобиля?

– Неужели ты думаешь, что я отравила Бородулина? Это был настой вероники дубравной. Он успокаивает. Бородулин очень разволновался, был близок к нервному срыву. Я капнула ему в бокал настой травы. Настой и теперь со мной. – Она извлекла из сумочки флакончик, открыла и уронила в свой бокал несколько капель.

– За тебя, любимый!

Он смотрел, как просвечивают сквозь бокал ее розовые губы, как уменьшается в бокале вино.

– Моя бабушка была знатоком лекарственных трав. Она была профессором. Написала книгу о лекарственных травах. Называлась – «Травник Пригожиной». Такая была фамилия у бабушки. Мы жили на даче под Дубровицами в деревеньке Студенцы. Какая прелестная была деревенька! Бабушка водила меня в лес, на болото, в луга и учила распознавать целебные травы. Боже, какое прекрасное время! Мы собирали травы, сушили в пучках. Бабушка делала из них настои. К ней приходили лечиться. Ее даже называли знахаркой. От нее пахло ромашкой. Когда я чувствую запах ромашки, я вспоминаю бабушку. Милая бабушка!

Подкопаев слушал Веронику. Кошмар пережитого отступал. Возникал летний душистый луг, девочка с голубыми глазами в платьице, прозрачном на солнце, стоит в травах, среди горячих запахов. Кругом цветут розовые и белые кашки, вьется лиловый горошек, желтеет зверобой. В белом тысячелистнике сонно шевелится бронзовый жук. На лиловую свечку подорожника села стеклянная стрекозка. Над колокольчиками порхает коричневая бабочка с оранжевым пятном. Вдруг сверкнет раскаленный червонец, на секунду садится на крохотную незабудку, а потом исчезает, как золотая искра. Девочка, вся пронизанная солнцем, поднимает тонкие руки, ожидая, что на них сядет белая царственная боярышница. Но та плавно удаляется в жарком небе туда, где за лугом синеет прохладная дубрава.