Будьте как дети - Владимир Шаров Страница 37

Поляки не доверяют ни Буденному, ни казакам, но соблазн слишком велик. Поколебавшись, к весне, будто заглядывая в книгу судеб, объясняет Троцкий, они решаются. Начинается подготовка совместного похода, из-за общей неразберихи она затягивается почти на полтора года. Пока она идет, в польском генеральном штабе обсуждают, какими дорогами польская армия будет перебрасываться на Украину, и старательно рисуют штабные карты.

Точек зрения, говорил Троцкий на Реввоенсовете, будет несколько, но за явным преимуществом победит полесская – она самая безопасная. Перебросить трехсоттысячную армию по двум дорогам, конечно, нелегко, зато и напасть на тебя никто не сможет. Когда союзника боишься больше, чем врага, такая вещь – не последнее дело. Кроме того, полякам кажется, что спешить некуда: Красная армия застряла под Воронежем и резервов у нее нет.

В январе двадцать третьего года польская армия наконец выступает. За два месяца она пересекает Полесье и, переправившись через Десну, без боя занимает Чернигов. Советская Россия протестует, но на ноты ее дипломатов никто не обращает внимания. Всем ясно, что, пока казаки стоят под Воронежем, сделать она ничего не может. Между тем поляки начинают движение на Харьков, в их стане полное благодушие. Генералы передают друг другу московские и провинциальные газеты с сообщениями о яростных казацких атаках под Борисоглебском и Старым Осколом.

Газеты еще месяц будут писать о боях на Среднем Дону, но маскарад давно кончился. На земле больше нет изменника Семена Буденного, нет его казаков, предавших идеалы революции, и свободная казацкая республика тоже растворилась, будто мираж. Зато, торжественно продолжает Троцкий, есть легендарный командарм и герой Гражданской войны Семен Буденный и есть его непобедимая Первая конная армия, которую наши железнодорожные войска сейчас на всех парах скрыто перебрасывают к Прилукам. Отсюда, от Прилук, даже не входя в город, они и нанесут удар в тыл белополякам. Конечно, разгромить трехсоттысячную польскую группировку у одной Первой конной сил не хватит. Эта задача и не ставится. Поляки лишь должны потерять максимум людей, техники и, в панике утратив строй, начать отступать.

Между тем уже пришла весна, снег подтаял, Припять разлилась, и, если не считать тех же двух дорог, в Полесье не пройдешь и не проедешь. Никто не пройдет и не проедет, повторяет Троцкий со значением, кроме многим из нас памятных энцев и их северных оленей. Для них белорусские топи, как для красноармейца – брусчатка на Красной площади. Пока же казаки, сделав свое дело, останавливаются у границы болот. Выйдя из боев, постепенно успокаиваются и уцелевшие поляки, что нам, без сомнения, на руку. Солдаты идут зализывая раны, всё тихо, они уже на полпути к Люблину. Вот тут на сцену и выступают самоеды. Теперь их черед громить Пилсудского, как когда-то Махно бил Деникина. В общем, подвел итог Троцкий, если план будет выполнен, от трехсоттысячной панской армии останутся одни ошметки. Для Советской России угроза с запада будет надолго снята.

После перерыва, на обсуждении деталей доклада Фрунзе спросил Троцкого: «Лев Давыдович, сколько будет энцев и почему вы знаете, что они пойдут? На что клюнут поляки – понятно, а что потеряли в полесских болотах несчастные самоеды?» «Что до численности энцского экспедиционного корпуса, то я оцениваю ее примерно в триста-четыреста бойцов, – отвечал Троцкий, – и считаю, что, учитывая обстоятельства, большего нам не надо. На вопрос же, ради чего они будут сражаться, лучше меня ответит товарищ Дзержинский. Семерых северян он два года назад позвал в охрану Ленина и знает всю подноготную».

«Вы, возможно, не слышали проповедей энцев зимы двадцатого года, когда они еще только попали в Москву», – сказал, обращаясь к Фрунзе, Дзержинский, – так вот, у них две цели. Одна, дальняя, – обратить весь мир в истинную веру, ее мы касаться не станем; другая, совершенно безотлагательная, – спасти умершего во грехе своего учителя, некоего Перегудова. Пробиться к Святой земле и там, на родине Христа, его отмолить. Полесье как раз на пути в Палестину, и у Совнаркома с самоедами уже есть договоренность: они нам помогают с белополяками, а в благодарность мы им – с Иерусалимом», – закончил Дзержинский.

Уже через неделю после заседания Реввоенсовета, в понедельник 24 января, троих энцев из личной охраны Ленина Дзержинский отправил обратно на Лену с заданием распропагандировать соплеменников, убедить их помочь выстоять России против мировой контрреволюции. Кроме письменного обещания Троцкого, что, едва разбив поляков, они получат свободный коридор прямо до Святой земли и Иерусалима, им также было сказано, что в верховьях Иордана, вокруг озера Хуле, на бескрайних, заросших ягелем болотах их как братьев давно уже ждут прямые потомки Авраама – евреи-колонисты. В Палестине нет ни гнуса, ни мошки, нет холода, и снега, и волков тоже нет; как когда-то отары, которые евреи пасли в Египте в земле Гесем, олени, никем не тревожимые, могут кормиться на тех болотах год напролет, любить своих самок, растить сосунков и важинок. И там, на Святой земле, когда придет срок, они однажды со стороны Иерусалима одесную Бога-отца увидят отмоленного и оправданного ими Перегудова.

Посланцы Дзержинского попали на Лену лишь в конце мая, но за три летних месяца, по их собственному признанию, мало чего добились. Однако к сентябрю агитация дала плоды, и, несмотря на категорический запрет покойного Перегудова, почти треть племени вызвалась идти на Иерусалим, а по дороге помочь большевикам рассчитаться с поляками. Похоже, что Троцкий, что Фрунзе с самого начала не сомневались, что вербовка пройдет удачно, во всяком случае, подготовка операции к тому времени шла уже полным ходом.

Дело еще ускорилось, когда в феврале энцы со своими оленями были переброшены ближе к центру страны, на ягелевые пастбища в низовьях Печоры. На исходные позиции в полесские болота они должны были выдвинуться лишь в феврале-марте следующего года. Здесь, по левую и по правую сторону от Припяти, чтобы олени получали привычный фураж и, не теряя бодрости духа, выдержали полтора-два месяца интенсивных боев, с прошлого лета Петроградский институт экспериментального растениеводства (сокращенно ИЭР) ударными темпами высаживал ягель. Ко всеобщему удовольствию, на новом месте он отлично приживался.

Март, как ни посмотри, был наиболее удобным месяцем. Поляки со своими лошадьми беспомощны, олени же, наоборот, крепки, поджары. Правда, сезон брачных поединков закончился, но они по-прежнему в боевой форме. Впрочем, забегая вперед, скажу, продолжал Ищенко, что в год польской кампании оленей уже с осени, чтобы они зря не растратили силы, было решено не допускать до самок, пасти отдельно. И, надо сказать, самцы это приняли и поняли. Думаю, они даже догадывались, что, скорее всего, их ждет смерть, но не колеблясь соглашались отдать за Перегудова жизнь. В общем, будто во времена первочеловека, люди и животные снова говорили на одном языке, служили Господу и без слов понимали друг друга.

Однако военные учения зимы двадцать первого – двадцать второго года выявили серьезные упущения. Из-за них, к раздражению Троцкого, всю операцию «Буденный – Пилсудский» – в документах она проходит под шапкой «Братья-славяне» – пришлось перенести еще на год, на весну двадцать третьего года. Генеральный штаб не учел, что, хотя сами оленьи рога до середины апреля прочны, кожа на них тонка, нежна, и пулеметы, которые предполагается к ним крепить, сдирают ее за считаные часы.