Плач Персефоны - Константин Строф Страница 37

Произнеся это, он протянул Нежину первый попавшийся бокал. А рядом положил крохотный кусочек шоколада.

– Чтобы не обмануться в послевкусии, – было сообщено по секрету. – Ну что? Добавим цинизма в пригожесть наших дней?

Плеск сотен губ и треск мечущихся подолов нахлынули на Нежина, слишком долго пробывшего в состоянии умиротворения.

– Что они нам только не говорят, и всё правильно, – отвлеченно продолжал после короткой паузы загадочный баснописец. – Это игра формы, а не содержания, понимаете? Чудное, почти волшебное явление есть женский рот. Пропущенное сквозь него слово, пусть неприемлемое вовсе, даже омерзительное, обращается в подходящем ухе милейшими, рассыпчатыми, словно подмоченный сахар, звуками. И что за чувства они рождают? Каков их характер, я имею в виду. Это не жажда, не голод, не боль, – загибал он пальцы, – а вместе с тем – всё разом. Да вы пейте, пейте, – спохватился он, давно разделавшийся с собственной порцией и уже готовый к следующей.

Нежин без слов принял предложение. Вылив в себя едкое содержимое, он встал и пошел через залу. Следы скуренного и выпитого слегка вмешивались в дела реальности, стеля вдруг каменный пол то под одну, то под другую ногу податливым и скользким. Нежин не простился со своим новым другом, но знал наверняка, что тот не в обиде.

Он блуждал в поисках туалета, мысль о котором слишком долго откладывалась в сторону. Знакомая песня доносилась откуда-то издалека, и Нежин, как-то постепенно забыв о своей цели, пришел к месту, источавшему былую мелодию. Выйдя из задумчивости, он огляделся и увидал перед собою дверь с завуалированным предложением облегчиться.

На кафельную плитку перед самым носом нагло уселся молодой комар. Со злости Нежин грохнул кулаком по тому месту и, подержав секунду, медленно отнял руку. Жадный до миазмов кровосос был на месте. На холодной, мокрой от конденсата поверхности припозднившийся летун растянулся, подражая в предсмертном отчаянии одному знаменитому покойнику.

Нежин покинул уборную, оглушительно хлопнув дверью. На улице уже стемнело. Он озирался в поисках пропавшего светила. Ноги двигались все быстрее, а того нигде не было. Пропала куда-то и шляпа, которую как раз теперь было бы неплохо сдвинуть набекрень. Тропинка то шла ровно, как водная гладь, то сбивалась на ямы и кочки. Так можно долго бесцельно бродить. Не теряя времени даром, стоит хотя бы проглотить солнце, а затем сваять об этом поучительный автобиографический труд, полный избыточных подробностей, в очередной – на этот раз по-настоящему тщетной – попытке вызвать повсеместно массовый детский психоз. Нежин опоздал.

Было по-прежнему тепло, но к ночи земля вырывалась из объятий лучистого неба и обдавала ползущих по ней крепким холодом, неотступно летящим на запах нарождающегося тлена. Теперь она шла под уклон, даря легкость ногам, – родная и немилосердная, но бесхитростная и менее всего злопамятная. Нежин был рад ей и покровительству воздуха. Сомнительное счастье вечной весны на лугах асфоделей выветрилось и оставило по себе странную свежесть.

Ноги сделали несколько кругов вокруг пансиона и все-таки повернули обратно. Что-то сумело убедить потревоженную гордость в ее пристрастности. Огни, окрашенные человеческими голосами, приближались из сумрака. Нежин прищуривался, и они расплывались в яркие шахматные фигуры. Он набрел на высокий куст боярышника и теперь, отправляя в рот крупные переспелые ягоды, вспоминал рацион своего давнего длинношеего предшественника, непринужденного скитальца. Косточки слезно просили их не выплевывать, но Нежин был глух. Возле самой ограды на пути у него неожиданно выросла незнакомая девица. Ее странная, неуместная в темноте улыбка насторожила Нежина и заставила замедлить нервный шаг. Она отвернулась, ничего не сказав. Нежин, что-то смутно разглядевший в ее глазах, посмотрел в ту же сторону и увидел еще двух неотличимых особ, которые, посмеиваясь, лезли тем временем в кусты с недвусмысленной целью. Первая осталась караулить на тропинке.

Нежин, по всей вероятности, не представлял для их смешливых натур какой-либо угрозы. Такой не заставит их спешить и вспоминать потом о себе сыростью белья.

Нежин остановился и внимательно смотрел на часовую. Опустив руки вдоль туловища, та стояла совершенно неподвижно. Он пристально разглядывал ее открытую фигуру. Было в наружности девы нечто такое, что по неясным причинам наводило на отчетливую мысль о живущем посреди нее желании насилия над собой и упоения чувством жалости. Не смущаясь, она надменно выдерживала взгляд своими карими раскосыми глазами, будто поняв, что распознана, и бросая вместе с тем вызов. В ее облике были и холодность, и спесь, и никакой тайны. В этот полуночный момент Нежину показалось – то, что надо. Ему захотелось – прежде чем утолить лютую блажь – поцеловать маленькое курносое лицо, но непременно под дождем. Этот незавершенный каннибализм – вполне осенний – очень подошел бы в качестве контрастного вступления.

Но воды с жадных небес не последовало, а подруги успели вернуться, и, к удивлению Нежина, на их лицах с незначительными вариациями читались все те же слабо потаенные течения. С жадностью он оглядывал их и уже желал заполучить всех вместе. Галерейная однообразность не могла быть расторгнута. После шелеста перетасовки – картам всегда складываться в одну колоду. Нежин тряхнул головой и под дружный девичий смех, сродный смеху колокольчиков, в который раз остался один. Одна лишь тишина осенней ночи была рада их уединению. Потом, разумеется, раздражение, шаги, торопливый подъем по мягким коврам лестницы, тяжкие раздумья по поводу забытого номера комнаты, бестолковая ископаемая старуха за стеклом, кто-то потешный и потерянный в том же самом стекле, шершавая штукатурка стен, ее строгое лицо; начало – словам, предвестникам рук, меняющих разборчивые объятия; озноб вдоль спины, стук ставень, ее упрямые однообразные движения, словно оба оказались на службе… Нежин закрыл глаза и вылетел из комнаты приторных пыток.

Чьи глаза не дают ему покоя? Ни эти, закатившиеся вовсе не от стыда, не совиные и не карие, со злым блеском. Задом наперед он возвращается на то же место у ограды, вдали от света, в ночи, слюнявит самый толстый из пальцев, пробует. Но что-то оказывается сильнее его. И он осторожно крадется обратно. Что-то влечет его к огням.

17

Пилад воровски заглянул в незанавешенное окно. Гадко моросил дождь. Тело подрагивало от холода, но рука продолжала до боли сжимать в кармане чуть живое от ладони письмо. В первом окне ничего не оказалось. Даже штор. И Пилад, пожалев о напрасной доступности, не замечая луж и падавшей с крыши воды, прошел к следующему. Они сидели за столом, обнявшись и ничего не говоря друг другу.

Он уже приготовился зайти и сказать что-то внушительное, но дверь, насколько бы чудным для него это ни было, оказалась запертой. Пришлось стучаться и переносить унизительность ожидания, теряя первоначальное состояние с трудом добытого духа. Тонкие струи с козырька завешивали дорогу назад. Открыли не скоро. Пилад вошел и застал обоих сидящими на прежнем месте. Лишь объятия свои решились разорвать они ради позднего посетителя. Не размышляя над тем, кто отворил дверь, Пилад сразу с порога приступил к убеждениям, предусмотрительно не приближаясь к столу. Он чувствовал, как малоубедительны и еще менее складны его слова, но твердое осознание собственной правоты поддерживало в нем силы.