Черное солнце - Юрий Луговской Страница 37

— Да не знаю я. Он недавно появился. Как-то все само собой произошло, в баре познакомились.

Гульсум разложила еду по тарелкам.

— Слушай, а мне ведь нельзя столько. Я такая стройная, только похудела, — Марьям опустила руки на живот.

— От мяса не толстеют, картошки много не бери, салат ешь, и все будет нормально.

Подруги поели, попили чай. Гульсум рассказала немного о лагере, не вдаваясь в подробности. Марьям слушала, открыв рот, и заявила, что тоже хочет в такой лагерь. Гульсум сказала, чтобы она выкинула это из головы, что это ей совсем не нужно. Впервые за последний месяц Гульсум чувствовала себя по-настоящему хорошо. Переключившись сначала на помощь подруге, а потом на ее дела, она на время забыла о своей тоске. Они сидели на кухне и говорили о всякой ерунде, о том, как Марьям похудела, о том, как стало скучно жить в Гудермесе, что произошло с лучшими их девушками — они стали замкнутыми, необщительными. С Марьям вообще не хотят общаться, считая ее женщиной легкого поведения. Подруги ни разу не коснулись тяжелых воспоминаний о семье Гульсум. Когда решили обсудить свои дальнейшие профессиональные планы — надо было начинать чем-то заниматься, — в кармане Гульсум заверещал спутниковый телефон.

— Ого, знаешь, сколько он стоит?

— Знаю, — кивнула Гульсум, а в трубку серьезно сказала: — Слушаю.

— Это Борис. Встречаемся завтра, у рынка. В 10 утра.

— Хорошо, — сказала Гульсум.

— Все, жду, — и Гульсум услышала гудки.

Марьям смотрела на подругу и ни о чем не спрашивала. Она понимала, что после лагеря у Гульсум будет спецзадание, и не решалась говорить на эту тему. Они распрощались, договорившись встретиться в ближайшие дни. Гульсум, как только освободится, зайдет сама. Гульсум взяла с Марьям слово, что та больше никогда не будет колоться. Марьям с улыбкой сказала:

— Честное пионерское!

19

Дима работал в госпитале почти месяц. Гибель Федорыча выбила его из привычного графика только на один день, предаваться отчаянию ему было некогда, хотя иногда очень хотелось. Работа шла беспрерывно. За всю жизнь он не сделал столько операций, сколько сделал за месяц в Чечне. Теперь он действительно, как и предупреждал его предшественник, стал специалистом на все руки. Он не боялся никаких операций. Принимать роды теперь было для него передышкой между сложными операциями.

Чеченцы его обожали. Доктор Дмитрий прославился на всю Чечню. Со всей округи ему несли подарки — иногда и в денежном эквиваленте. Дима пытался отказываться, но ему намекнули, что отказ, когда тебе от всего сердца дарят подарок, на Востоке воспринимается как большая обида. За пределы госпиталя он выходил в любое время, только старался этого не делать ночью, его узнавали издалека и приветливо обращались, иногда советуясь и не по врачебным делам. Дима побывал в гостях во многих чеченских семьях, хотя удостоиться приглашения русскому человеку в чеченский дом было совсем не просто. Он понимал горе чеченцев и вместе с ними возмущался абсурдности ситуации, абсурдности войны. Он видел, что местные мирные жители, как и русские, не хотели этой войны, и думал о том, почему она все-таки идет.

Однажды он был в гостях у старейшин. И впервые услышал античеченскую точку зрения от представителя старинного тэйпа.

— На этой земле теперь никогда не будет ничего хорошего, — сказал старейшина.

— Почему? — удивился Дима.

— Потому что эта земля проклята, — спокойно ответил старик.

— Проклята кем? — не унимался Дима. Он знал, что, если не задавать вопросов, они распространяться сами не будут — таков менталитет.

— Проклята, потому что, когда Сталин решил выселить нас, мы сдались без борьбы. Вот поэтому чеченская земля проклята Аллахом. Она один раз была предана.

— Но вы ничего не могли сделать против сталинской мощной машины.

— Мы могли погибнуть. Погибнуть на своей земле. А не садиться послушно в поезда, как скот, которого понукают. И тогда бы ничего страшного сейчас здесь не происходило. Да, мы бы погибли, но наши дети, наши внуки остались бы на своей земле. Даже если бы нас всех перебили, все равно сейчас здесь была бы совсем другая жизнь. Мы сами виноваты, народ сам отвечает за свою землю. Ее нельзя отдавать никому.

Дима не был согласен с такой радикальной точкой зрения. Как бы народ здесь жил, если бы Сталин его истребил? А Сталин наверняка, не моргнув глазом, пошел бы на это. У народа тоже есть чувство самосохранения. Но возражать старейшине Дима не стал. Он знал, что это бесполезно, тот своего мнения не переменит. Дима допил свой чай, откланялся, сказав, что ему пора на работу. Старейшина тут же сделал знак дочери, она скрылась за дверью, и через минуту появился молодой человек лет семнадцати.

— Мой внук Саид доставит тебя до места.

На дворе стояла старая «шестерка».

— Да мне тут идти два шага, — пытался возразить Дима.

— Не обижайте, доктор, — просиял юноша. — Я с удовольствием довезу вас.

Только лишние проблемы создают, подумал Дима, наверняка на посту их остановят. Он не ошибся. На первом же посту их остановил солдат и потребовал у водителя документы. Он подозрительно долго смотрел на Саида, и Диме пришлось выйти.

— Это свои, Сережа, — Дима знал всех солдат на всех постах по именам. — Я был у них в гостях, а теперь меня транспортируют в госпиталь.

— Хорошо. — Солдат протянул водителю документы. — Дмитрий Андреевич, я бы посоветовал вам быть поосторожнее и не садиться в чеченские машины. Мало ли что? Слышали, они похитили представителя «Врачей без границ»?

— Слышал, — вздохнул Дима. — Но это другие.

— Что те, что другие…

— Ладно, Сереж, заглядывай.

— Спасибо, — улыбнулся солдат. — Пока больше не беспокоит.

— Ну и слава богу. — Дима вырезал Сергею грыжу, и с тех пор они стали друзьями. Он иногда заходил в госпиталь попить чаю. Дома Сергей был почти Димин сосед — он жил в Люберцах.

Дима вернулся в госпиталь. Он даже не обратил внимания на черный джип, который стоял у входа в операционный модуль. В операционной горел свет. Таня своего главврача не встречала. Значит, шла серьезная операция, и он должен был подключиться немедленно. Он сразу же прошел в операционную. И посмотрел на оперируемого.

Понятно, ранение брюшной полости. Но что уж тут такого серьезного? И почему посторонние в операционной? И вдруг ощутил за спиной дуло автомата.

— Вперед, доктор, за работу, — услышал он сзади голос с кавказским акцентом. — Только теперь он увидел, в каких условиях Самвел и медсестра оперировали. Охранник стоял, держа руки за головой, рядом с ним чеченец лет тридцати держал его на мушке и в то же время старался следить за операцией.

Страха не было. Дима давно устал бояться. Самое большое, что он мог потерять на этой работе и на этой земле, — это свою жизнь. Но после того, что произошло с Федорычем, когда он увидел его останки, он не очень-то и держался за жизнь. Он не был религиозным человеком, но там, куда он попадет после смерти, будет легче, это несомненно, есть там что-нибудь или нет. Поэтому он спокойно взял скальпель. Переглянулся с Самвелом и приступил к операции.