Роман потерь - Джулит Джедамус Страница 37

Потом, прежде чем я поняла это, она уже была в комнате. Стояла около меня, бледная и дрожащая, и протягивала мне какой-то сверток.

— Откройте, — произнесла она.

Я развернула бумагу. Там был шелк густого розового цвета с затейливым рисунком в виде вьющихся стеблей и цветов.

— Сшейте из него жакет, — сказала она, — и надевайте его, когда будете чувствовать себя несчастливой.

— Значит, я должна носить его все время.

— Не надо плакать. Вы должны сохранять гордость.

— Почему вы сделали это, Даинагон?

Она наклонилась и поцеловала меня в лоб.

— Один лжец стоит другого, — сказала она и ушла, оставив на память о себе запах своих духов.

Седьмой день Третьего месяца.

В то утро я услышала странную историю и не знаю, правда это или ложь.

Бузен пришла ко мне вскоре после того, как я съела жидкую утреннюю кашу, и рассказала услышанную ею от одного из солдат внешней стражи дворца историю. Прошлой ночью в сосновой рощице западнее Наизенси кто-то напал на женщину. Похоже, что это были воры. Не найдя у нее ничего ценного, кроме одежды, они раздели ее и оставили в одной рубашке и шароварах. Стражники слышали ее крики, но, пока они до нее добежали, грабители исчезли.

Все это произошло, по словам Бузен, ранним утром, как раз перед тем как зажгли первые огни. Никто не мог сказать, почему этой женщине вздумалось бродить одной, без сопровождающих, в такое глухое время.

Я слышала, что доктора осматривали ее, чтобы установить, не получила ли она каких-либо повреждений. Как бы там ни было, но слухи поползут. Кто-то будет говорить, что нападавшие овладели ею; другие выскажут предположение, что на нее напали призраки.

После ухода Бузен я попробовала читать, но рассказанная ею история показалась мне более жизненной, чем любая из описанных. Как опасно теперь в окрестностях дворца по ночам! Стража стоит только около одних ворот, остальные открыты для грабителей и опустошительных набегов чужаков. А западная часть города вблизи сосновых рощ — самая опасная.

Что же могло заставить женщину пойти туда? Было ли у нее назначено свидание с любовником или она хотела передать письмо гонцу? Совершенно очевидно, что и то и другое можно было устроить с меньшим риском. Следила ли она за кем-нибудь или сама тайно покинула дворец? А может, она просто не в себе?

Мне очень хочется узнать ее историю. Нужно добиться от Бузен, чтобы она выяснила все подробности. Нельзя поддаваться соблазну разузнать все самой; я сама подвергалась обвинениям и оскорблениям, и, если проявлю чрезмерный интерес к истории женщины, чья репутация пострадала больше, чем моя, это тут же станет предметом пересудов.

Вечер того же дня.

Я промывала кисти, когда ко мне пришла Даинагон. Новости, которые она сообщила, поразили меня так, будто меня окунули в сугроб. Однако уже в тот момент, когда она говорила, у меня возникло чувство, что эта новость не неожиданность для меня, а лишь подтверждение моих подозрений.

Женщина, на которую напали разбойники, женщина, которая разгуливала среди ночи в соблазнительном наряде, — это Изуми.

Я побледнела, и, как краски исчезли с моего лица, так, казалось, в душе у меня не осталось сочувствия к потерпевшей. Неужели я не способна сострадать женщине с разрушенной репутацией, стоит мне узнать, что она мой враг?

Нет. Но я испытывала по отношению к ней скорее любопытство, чем сочувствие. Что заставило Изуми совершить из ряда вон выходящий поступок?

Получила письмо от Рюена. Он приедет из Енрякудзи в следующем месяце, чтобы принять участие в церемонии Омовения Будды. Настоятель тоже будет участвовать в этой церемонии, хотя Рюен думает, что для его визита в столицу есть иные причины. Рюен полагает, что у императора состоится тайное совещание, на котором его величество будут побуждать отречься от престола. Рюен расскажет мне об этом более подробно, когда мы увидимся. Он просил уничтожить его письмо, что я и сделала; когда я пишу эти строки, оно чернеет на углях, превращаясь в пепел.

Что заставляет меня фиксировать каждую деталь разворачивающихся событий, хотя я вполне отдаю себе отчет в том, какую опасность это влечет за собой? Возможно, все дело в том, что частью этого заговора невольно стала моя интрига. Моя цель вплетена в узор этой большой тканой картины, она лишь одна из множества нитей, вплетенных в нее.

Если допустить, что император отречется от престола — а давление на него очень сильно и со стороны императрицы, и его стороны министра левых, как сказала мне Даинагон, — проявится ли моя краска в этой картине более ярко? Я не перестаю раздумывать над этим, чувствуя себя виноватой за ту роль, которую сыграла в этих событиях.

Однако, возможно, моя вина окажется не столь большой, если император отречется. Совершенно очевидно, что тогда жрица и Садако будут освобождены от домашней ссылки. Но даже в этом случае их репутация испорчена, и это повлияет на их будущее. Они не будут принцессами, пока император не возвратит им их титулы, и никогда уже не станут жрицами. Но у них появится больше свободы, чем теперь.

А что произойдет с Канецуке? Захочет ли императрица, которая так гневается на него сейчас, оказать давление на регента, с тем чтобы тот простил его?

Могу ли я рассматривать такую возможность? Могу ли я представить, как белая кобыла легким галопом въезжает в ворота Сузаку? Я не должна на это рассчитывать — пока. Это было бы слишком скоро. Слишком много препятствий для этого.

Однако желаю ли я его возвращения? Не уповаю ли я на эти самые препятствия? Нужно быть честной хотя бы перед собой. Почему меня так беспокоит возможность его возвращения? Действительно ли я хочу, чтобы он опять находился здесь, или легче любить его на расстоянии?

Может быть, я боюсь ран, которые он может мне нанести? Интересно, изменился ли он за месяцы, проведенные в Акаси? Возможно, он будет раздражен, станет ругать и обижать меня. Или — и это особенно пугает меня — будет все больше отдаляться, относиться ко мне с безразличием.

Я опасаюсь, что он превзойдет меня в неискренности. Что будет со мной, когда он, отражение моей темной сущности, возвратится? Ради него я испортила свое зеркало. (Я храню его в коробке, чтобы не видеть этих закорючек, являющихся насмешкой над красотой.) Не разрушу ли я сама себя в стремлении соответствовать его представлению обо мне?

Так я размышляла над сожженным письмом Рюена, над теми проблемами, которые оно поднимало. Но над одним вопросом я задумываюсь больше, чем над всеми остальными: почему после стольких месяцев страданий и ожиданий я не желаю возвращения Канецуке?