Чистилище. Книга 1. Вирус - Валентин Бадрак Страница 37

Один эпизод ему запомнился особенно, и теперь, на больничной койке, он вспоминал его с умилением. Как-то ранней весной они зачем-то забрались в абсолютно пустынные в это время дебри на Владимирских горках. Сверху, совсем близко, над ними нависали городские сооружения, сливающиеся с рваными клочьями облаков, внизу дремал еще оцепеневший от недавних холодов Днепр. Среди множества тропинок и выложенных камнями дорожек даже невзыскательный глаз вряд ли отыскал бы укромное местечко. Задевая кое-где липкие прошлогодние листья, они неспешно передвигались в совершенно неправдоподобной тишине заброшенного парка, иногда сближаясь в цепких объятиях с горячими поцелуями, прикосновениями лиц. Лантаров шалел от счастья, пытаясь достичь бездонных глубин ее темных глаз, коснуться губами волос, мочки ушка, ощутить ее пряный запах. Он всматривался в девические веснушки на ее лице, и они являли ее подлинный облик, лишенный социальной маски, позерства или манерности.

В какой-то момент они так истово заигрались друг другом, что у Лантарова все поплыло перед глазами. Опять возник тот ошеломляющий запах страсти, от которого все остальное переставало существовать, освобождая путь лишь одному, самому главному… Много месяцев спустя в памяти остался лишь цветной калейдоскоп из ряда картинок… Ее шалеющий взгляд и закатывающиеся зрачки, как будто она потеряла сознание. Учащенное, сбивающееся дыхание и по-детски приоткрытый рот. Но самое главное – что сводило с ума больше и сильнее всего – это выражение податливости. Такой он ее не знал и не видел, и именно это выражение уводило его представления в иную эмоциональную плоскость. Он видел лишь деревья, застывшие от шока в промозглом мареве влажного воздуха, оцепеневшие от человеческой игры в любовь.

Когда они возвращались, он ощущал себя олимпийцем, выигравшим забег на самой трудной дистанции. Украдкой, не без любопытства и наслаждения, он наблюдал за совершающихся в своей спутнице изменениях. Она вдруг снова стала невозмутимой и безмятежной, похожей на роковую женщину. Они направились в кафе – согреться парой чашечек кофе, не опасаясь быть замеченными каким-нибудь нежелательным взглядом. Но именно тогда он впервые поразился произошедших в них обоих необратимых изменениях: насытившись друг другом, в считаные мгновения они вернулись в привычное состояние жителей большого города, стали обезличенными и отчужденными его частичками. Настолько, что даже друг другу в какой-то момент стали безразличны. Кирилл даже почувствовал, как у его спутницы возникло и затем усилилось желание поскорее вернуться в свой мирок. Ему не хотелось признаваться самому себе, но у него также появилась потребность забраться в свою, закрытую от всех раковину. Это было возмутительно! Непостижимо! Вот только что существовал подаренный на двоих мир, но прошло несколько счастливых мгновений, и все расплылось, перестало существовать, заполнив лишь маленький карман памяти. Да, тогда его мало заботила быстротечность мирского, ведь весь мир сфокусировался в одной точке, в одном-единственном, тайном желании – вернуться в сообщество полноценных мужчин…

3

Выписка Шуры произвела на Лантарова опустошительное впечатление. Как будто вакуумный насос вытянул из помещения все живое, что в нем было.

Наблюдая, как Шура складывает свои нехитрые пожитки в ожидании приезда за ним Евсеевны, Лантаров с тоской и беспокойством думал: что теперь? Он остро почувствовал, что в его жизни завершается, возможно, очень значительный период. И где-то в глубине души Кирилл искал зацепку, какую-то нить, которая останется между ним и этим новым знакомым. Он с грустью подумал, что даже ни разу не спросил Шуру, где тот живет, ждет ли его семья. Он, Лантаров, всегда находился при своих тягостных ощущениях, и все их беседы каким-то образом направлялись лишь к одной цели – вывести его из состояния оцепенения. Лишь в последние дни он заметил, что Шура часто разговаривал с мальчиком-подростком, которого сбила женщина на автомобиле. Шура после прогулки приземлялся около мальчишки, что-то вкусное совал ему в руку, иной раз просто держал его маленькую бледную ладонь в своей узловатой руке. Что и говорить, Шура был в этом заплесневелом пространстве настоящим живчиком, вокруг него как будто формировался волшебный оазис впечатлений, и даже медсестры ему улыбались как-то по-иному, как совершенно здоровому человеку.

Евсеевна приехала не одна. За нею покорным теленком плелся немолодой уже мужчина с большим вазоном в руках.

– Цветочек вам привезли – для настроения. Будет укреплять ваш дух, радовать глаз. А если глаз радуется – и настроение хорошее, всякие болячки отступают. – Она улыбнулась лучезарной улыбкой щедрого человека. – Ничего, скоро вы все благополучно поправитесь, преодолеете преграды на пути к здоровью.

Лантаров удивился: во как закрутила бабуля! Про себя он с определенной симпатией называл ее бабулей, хотя Шура прав – до старушки ей еще далеко. В палате с приходом людей из внешнего мира тотчас возник шумок – даже очень тяжелые больные как-то зашевелились.

– Володя, да поставь ты вазон на подоконник, не держи его!

– Да кто ж его поливать будет? – засуетился садовод. – У нас же все лежачие.

– Так, я вот на подоконник ставлю, а все быстренько смотрим, любуемся. – Володя решительно освободился от вазона.

Евсеевна раздала всем в палате по горсти кураги, приговаривая скороговоркой:

– Ешьте, сладкая, сочная, домашнего изготовления.

И почти все пациенты двенадцатой палаты травматологического отделения охотно отведали сладостей.

На миг Лантаров перевел взгляд на лихо водруженный на подоконнике цветок и невольно залюбовался. Роскошная фиолетовая орхидея с сочными лаптевидными листьями, казалось, источала в этом убогом пристанище всего серого, заношенного и застиранного чудесное лазурное свечение, олицетворяя ликующее стремление к жизни и мечту о совершенстве.

– А это тебе, – донесся до него низкий голос Шуры, который поставил у тумбочки плотный, довольно увесистый пакет. – Но только посмотришь потом, хорошо? Чтобы сейчас не отвлекаться…

– Спасибо тебе, Шура! – улыбнулся Лантаров, выдерживая пристальный взгляд бородача.

Наконец пришло время прощаться. Шура на своих костылях отправился путешествовать по палате, пожимая руки ее обитателям. К Лантарову он подошел после всех. И опять на миг молодой человек ясно ощутил волну тепла – проникающей, жизненной энергии. В этом тепле было нечто отеческое, смесь спокойной нежности со здравой суровостью.

Щуплая, слабая ладонь Кирилла утонула в могучем рукопожатии удивительно сильной пятерни Шуры.

– Держись! Мы скоро увидимся.

«Как же, – подумал Лантаров, – кому я нужен?»

Оставшись наедине со своими мыслями, Лантаров полез в пакет. Извлек баночку меда, коробочку с очищенными орехами и еще одну коробочку с высушенными плодами. Он улыбнулся: Шура настойчиво приобщает его к тому, что любит сам… Потом обнаружил две зачитанные книжицы: плотный томик Ремарка и еще одну – «Как перестать беспокоиться и начать жить» какого-то американского автора. Ладно, решил он, с него-то он и начнет – книжка-то в три раза тоньше, да и Ремарка он уже как будто читал раньше. Правда, точно не помнил – он никогда не запоминал сюжеты, а читал больше, чтобы убить время. Между книгами Лантаров нашел плотный блокнот. Он вспомнил, что точно такой был у самого Шуры, почти весь исписанный убористым почерком. Но этот же – совершенно новый! К его плотным, приятно пахнущим типографией, страницам была пришпилена простенькая шариковая ручка. Конечно, он бы предпочел увидеть скромненький ноутбук с флэшкартой для интернета или портативный телевизор. Но сейчас не время выбирать.