Летающие качели - Виктория Токарева Страница 37

Евгений вышел из-за шкафа, одернул пиджак.

– Ты почему опаздываешь? – строго спросил он у Сидорова.

– Я ехал в троллейбусе, а он столкнулся с автобусом, и мне пришлось идти пешком, – ответил Сидоров, с преданностью глядя на своего учителя.

– На самом деле? – заинтересовался Евгений.

– Ну конечно…

– А кто виноват?

– Автобус виноват… Потому что троллейбус привязан к проводам, а автобус бегает как хочет.

Евгений неодобрительно покачал головой и двинулся по коридору к своему классу.

Сидоров шел следом, чуть поодаль.

Когда подошли к двери, Евгений приостановился и попросил:

– Давай я войду первым, а ты немножко позже.

– А не спросите?

– Поторгуйся еще…

Евгений вошел в класс.

Дети, неровно и разнообразно стуча и громыхая, стали подниматься со своих мест.

– Садитесь! – махнул рукой Евгений, не дожидаясь, когда они встанут и выстроятся.

Ученики стали садиться, так же громыхая, двигая столами и стульями, и казалось – этому не будет конца. Евгений пережидал, стоя у стола, страстно мечтая о каникулах.

– Сочинение на свободную тему! – Он подошел к доске, взял мел и стал писать поверх потеков.

1. Мой любимый герой.

2. Как бы я хотел прожить свою жизнь.

– А мы уже писали «Мой любимый герой», – нежным голоском сообщила староста Кузнецова.

Евгений решил не настаивать на промахе. Взял сухую пыльную тряпку, стер написанное. Подумал и написал:

«Что бы я делал, если бы у меня был миллион».

Медленно растворилась дверь, и появился Сидоров.

– Можно? – покорно-вкрадчиво спросил он.

– Садись! – коротко сказал Евгений, не глядя на него и тем самым отказываясь от соучастия.

Сидоров осторожно, на цыпочках стал пробираться на место.

Евгений положил мел и отошел к окну.

За его спиной дышал, жил пестрый гул. Евгений различал все оттенки и обертоны этого гула, как хороший механик слышит работу мотора.

Евгений заранее знал: про миллион никто писать не будет, потому что не знают официальной позиции Евгения на этот счет и не знают на самом деле – что делать с такими деньгами.

Почти все будут писать про то, как они хотят прожить свою жизнь: чтобы путь их был и далек и долог, и нельзя повернуть назад. И все у них будет, как в песнях Пахмутовой: «Я уехала в знойные степи, ты ушел на разведку в тайгу». А почему бы не вместе в степи, а потом вместе в тайге? А иногда очень хорошо бывает повернуть назад. Хорошо и даже принципиально.

За окном стояло серо-зеленое голое дерево. Оно все было усеяно маленькими серыми птичками. Птички смотрели в одну сторону и свистали во все горло, наверное, разучивали новую песню.

– …останови машину! – приказала Касьянова.

– Ладно. Брось свои штучки, – не повиновался Евгений.

Касьянова дернула за ручку и распахнула машину на полном ходу. Стало сразу темно, холодно и как-то невероятно. Казалось, будто в машину влетела большая птица и бьет крылами.

Евгений, нарушив все правила, перестроился в правый ряд, прижал машину к тротуару.

Касьянова наклонилась, стала стягивать с ног теплые сапоги-«аляски», сначала один, потом другой. Сбросила и выскочила из машины на снег в одних чулках.

Было тридцать четыре градуса мороза, и даже дети не ходили в школу.

Евгений оторопел, медленно поехал за ней на машине. Она шла босая. Он что-то кричал ей. На них оборачивались люди.

Он не помнил, почему они тогда поссорились. Шла кампания, которую Евгений называл «перетягивание каната».

…Евгений лег на землю, на душные душистые иголки, и, подложив ладони под затылок, стал смотреть в небо. Ему хотелось плакать, он чувствовал себя одураченным.

Касьянова сидела на другом конце поляны и смотрела на него, жалея.

– Если ты ревнуешь, если ты мне не веришь, подойди ко мне и загляни мне в глаза.

Евгений молчал. В носу свербило. Глаза и губы набухли отчаянием.

– Ты посмотришь в мои глаза, и тебе все сразу станет ясно.

– Очень надо… – пробормотал Евгений.

– Если не хочешь, я сама к тебе подойду.

Над ним вместо белого неба нависло ее лицо, и он услышал ее дыхание, легкое, как у ребенка, и увидел ее глаза. Увидел вдруг, что они не карие, как он предполагал, а светлые: по зеленому полю кофейные лучики. Ее зрачки постояли над его правым глазом, потом чуть переместились, постояли над левым. Она не могла смотреть сразу в оба глаза, и он тоже, естественно, не мог, и их зрачки метались друг над другом. И эти несколько секунд были Правдой. Высшим смыслом существования.

Он подставлял свое лицо под ее дыхание, как под теплый дождь, и не мог надышаться. Смотрел и не мог насмотреться. И небо вдруг потянуло его к себе. Евгений раскинул руки по траве, ощущая земное притяжение и зов неба.

Зазвенел звонок.

Евгений вздрогнул, обернулся к классу.

На его столе, в уголке, аккуратной стопочкой лежали собранные тетради с сочинениями. Дети сидели, смирно успокоив руки, глядели на своего учителя.

– Запишите план на завтра.

Евгений подошел к столу, раскрыл учебник, стал диктовать:

– «Первое. Какое стремление выражено поэтом в стихотворении. Второе. Как подчеркнуто это стремление изображением томящегося в неволе орла…»

– А мы это уже записывали! – радостно крикнул Сидоров.

– Что за манера кричать с места? – упрекнул Евгений. – Если хочешь что-нибудь сказать, надо поднять руку.

Сидоров поднял руку.

– Урок окончен, – сказал Евгений. – На дом: закрепление пройденного материала. Все вопросы в следующий раз…

Анюта бегала во дворе среди подруг. Евгений увидел ее еще издали. Она была выше всех на голову, в свои пять лет выглядела школьницей.

На ней была пуховая шапка, вдоль лица развешаны волосы. Ей всегда мешали волосы, и она гримасничала, отгоняла их мимикой. Это вошло у нее в привычку, и, даже когда волосы были тщательно убраны, ее личико нервно ходило.

Анюта увидела знакомую машину и кинулась к ней с гиком и криком, как индеец на военной тропе.

Евгений вышел из машины. Анюта повисла на его плечах и подогнула ноги. У нее были круглые глаза, круглый детский нос, круглый рот и даже зубы у нее были круглые. Веселый божок, сошедший на землю.

– Что ты мне принес? – деловито осведомился божок.

Анюта привыкла взимать с отца дань, хотя любила его бескорыстно.