Плащ душегуба - Крис Эллиотт Страница 37

– Да, но у меня сложилось впечатление, что…

Медуз протянул ему джутовый мешок:

– Мы тут все скинулись и собрали для тебя кое-что… Немного: несколько крабовых панцирей, кусок сушеного угря и шмат жевательного табака – мы все по очереди пожевали его, чтобы сделать табак для тебя более сочным и вкусным.

– Спасибо, Медуз, но…

– А что касается этого Дельмо, то в наших краях нет никого с таким именем. На твоем месте я пошел бы на север, – посоветовал Цыпочка. – Надеюсь, ты найдешь того, кого ищешь.

Он протянул копье.

– Это тебе, мой толстый сбившийся с пути друг. Никогда в жизни не видел, чтобы городской хлыщ так бил угря.

– Знаешь, на самом деле мне никуда не нужно идти, поскольку…

– Прощай, чужак. Мы больше тебя не знаем, и, если однажды кто-нибудь из нас наткнется на тебя в темном переулке, не обессудь, если он поджарит тебя, потому что так и положено Замарашкам.

– Это утешает.

– Но если настанет день, когда ты окажешься в смертельной опасности, грозящей не от нас, а от кого-то другого, – пошли нам весточку, и Замарашки бросятся тебе на помощь. Ибо мы можем быть несносными, жестокими и невоспитанными хулиганами, но у нас золотые сердца, и обычно мы не забываем своих. А теперь скатертью дорожка.

Цыпочка обнял чужака. Потом каждый из Замарашек по очереди подошел, чтобы дружески ткнуть его в плечо на прощание. Молли Фря двинула ему палицей в живот, а Бамбино попытался откусить порцию его дряблого предплечья.

Мгновенье спустя Замарашки снова исчезли под насыпью, и толстяк остался в одиночестве на улице Ривингтон – босой, в лохмотьях, с мешком и копьем в руках. В его большой круглой голове теплилось смутное знание о существовании аппетитных пигмеев, Панамского канала и кого-то по имени Дельмо.

– Ну не зашибись ли? – всхлипнул он.

* * *

А в это время в полутемной квартире на третьем этаже неприметного кирпичного особняка страдал убийца: обхватив руками голову, он буквально колотился о стену.

– Нет, нет, нет! Пусть это прекратится! Мама, останови это! Зачем? Зачем? Это не я! Я этого не делал! Я хороший мальчик! Люди любят меня! Они считают меня милым! Почему я должен совершать эти ужасные поступки? Я не хочу убивать! Я хочу петь! Хочу танцевать!

Он потянулся через стопку надоевшей корреспонденции и вынул из сумки с инструментами цилиндр и тросточку.

– Танцевать, танцевать, я должен танцевать! Расступитесь, дайте место – буду танцевать!

С этими словами убийца пустился в пляс на манер Фреда Астера, перепрыгивая с одного предмета мебели на другой. Вскочив на неубранную кровать, он пропел скороговоркой:

Сладкая Рози О'Грейди —

Мой нежный первоцвет.

Ты истинная леди,

Сомнений в этом нет.

Когда пойдем мы под венец,

Как счастливы мы будем,

Милее сладкой Рози нет,

И мы друг друга любим. [34]

Убийца отвесил поклон воображаемой публике и, отдуваясь, повалился на постель, весь взмокший. Некоторое время он лежал, уставившись в потолок; его воображение выискивало зверюшек в трещинах штукатурки. «Вот тигр, а там – гиппопотам… А вот пара беззаботных проституток прохаживаются по переулку… Но что это позади них?».

– Нет! – закричал он; удары сердца отдавались в голове басовым барабаном. – Нет, нет, нет! Не убегайте! Вернитесь, спойте со мной! Мы исполним веселую песенку.

И, наращивая темп, он продекламировал нараспев:

Жила-была девчушка

с веселой завитушкой,

Которая на лобик

Всегда могла упасть.

Уж коль бывала милой,

То очень-очень милой,

А коль бывала злюкой,

То злюкой – просто страсть. [35]

– Все они так ужасны, эти девчушки. Ходят по улицам со своими грязными кудряшками-завитушками, выставляя напоказ потные буфера и заскорузлые титьки. Но, по крайней мере, им известно, что они плохие, очень плохие, просто злюки злющие. Не то что дамы из общества в чистых-пречистых платьях. Как Эмили Дикинсон и Гарриет Бичер Стоу. А эта противная Лиза Смит? Нет, моя дорогая Лиза, ты не была умницей-разумницей. На самом деле ты была злюкой злющею. И что же делать с этим Веселому Джеку?

Тук-тук-тук.

– Только не тогда, когда я пою!

– Так я, что ль, не нужна вам, доктор? Мне послышалось, вы позвали меня по имени, истинно говорю, – сказала госпожа О'Лири.

– Нет, госпожа О'Лири, – отозвался убийца с кровати. – Это была прелестная песенка про О'Грейди, а вовсе не про О'Лири. Но все равно спасибо. А сейчас можете идти.

– Тут еще одно убийство прошлой ночью было, да, – продолжала госпожа О'Лири. – Два, ежели точнее, вот. А всего выходит три, вот как!

– Можем устроить и четвертое, госпожа О'Лири, – промурлыкал убийца. – Буквально сейчас, если пожелаете.

– Что это вы такое сказали – вот прям только что?

Ее слова были встречены зловещим молчанием.

– Сказали б вы лучше своей мисс Рози О'Грейди не соваться нонче на улицу, ежели она беспокоится о своих лепесточках и всяких прочих нежностях. Говорят, эти двое несчастных лишились ключиц, небных язычков и аорт, вот как! Каким же надо быть очумелым психом, чтобы сбежать с женской ключицей, спрошу я вас?

– Возможно, иммигрант, – ответил маньяк. – Многие из них приезжают в нашу прекрасную страну, едва ли вообще имея какие-либо ключицы, а потом у них достает наглости разгуливать здесь, похищая наши.

– Вот и я в точности так думаю, доктор!

Дзынь-дзынь-дзынь!

Убийца поднял трубку, а госпожа О'Лири припала ухом к двери. Она слышала, как доктор говорил – тихо, голосом все более низким и мрачным.

– Да, я понимаю. Ерд бродит среди нас.

Возникла пауза. Домовладелице страсть как хотелось услышать побольше. Она нагнулась и попыталась заглянуть в замочную скважину.

Внезапно дверь комнаты распахнулась, и убийца предстал перед ней – абсолютно голый.

– О господи, принимаем ванну, а, доктор?