Квантовая теория любви - Дэнни Шейнман Страница 37

Свирепость сибирской зимы пошла на убыль, но если ветер задувал с севера, он пронизывал насквозь, до костей, сбивал с ног, нес с собой страшные метели. От холода у меня болели почки, видно, тиф свое дело сделал и без осложнений не обошлось. Кирали ворчал не смолкая, но к его привычным жалобам на мороз прибавилось нечто новое.

— Будь прокляты эти никчемные, вконец истлевшие носки и та шлюха, что их связала, будь прокляты эти зловонные куски кожи из коровьей задницы и вшивые сапожники-портачи, осмелившиеся назвать их башмаками. Будь проклята моя мать-пьянчуга и отец-блядун, что сдуру засунул в нее свой кривой хер. Будь они оба прокляты за то, что произвели меня на свет на поживу ветрам, гнили и смерти. Ведь я отморозил ноги, ты слышишь, Данецкий? Они ничего не чувствуют. Но тебе, раздолбаю, на меня плевать. Дева Мария, Пресвятая Богородица, излечи верного раба твоего, Франца Кирали, родившегося в Шарошпатаке в 1897 году. Только не ошибись, меня излечи, не какого-нибудь поганого румына, ты слышишь? Окажи милость мне, не Данецкому, который в тебя даже не верит.

Так он мог брюзжать часами. Я не принимал его слова всерьез, порой меня даже смех разбирал, что приводило Кирали в исступление. Только когда он захромал и стал всхлипывать во сне, я забеспокоился и решил сам провести осмотр.

Был тихий вечер, трещал костер, в котелке пыхтел суп. Кирали сидел на санках, вытянув перед собой левую ногу. В подошве его башмака зияла дыра. Я развязал шнурки и осторожно потянул ботинок. Кирали дернулся от боли и опять завел про окаянную австрийскую корову, чья мерзкая кожа пошла на эти бахилы.

Башмак прочно сидел на ноге и не поддавался. Примерз, что ли?

Кирали завыл в голос. Мы подкатили поближе к огню камень, и Кирали положил на него ногу. Из ботинка потекла вода, и, когда я опять за него потянул, он снялся. Пальцы ноги, на ощупь ледяные, словно окаменели. Когда я стащил первый из трех носков, в нос ударило жуткое зловоние. Снять третий носок не удалось, он намертво пристал к коже, клочьями облегал пятку Кирали испуганно захныкал. Я достал нож и разрезал носок вдоль вплоть до большого пальца, затем содрал ткань со ступни. Вся ее нижняя часть была черная, ногти густо покрывал белесый грибок, пальцы слиплись между собой. В Карпатах нам уже доводилось видеть такое. Обморожение предстало перед нами во всей своей красе.

— Господи, Франц, что же ты ничего не говорил? — вырвалось у меня.

— Очень смешно, — кисло сказал Кирали.

Какую помощь я мог ему оказать? Надо было поскорее попасть в Иркутск. Кирали настаивал, чтобы оставить все как есть, не мыть и не греть. А то будет только хуже. Так он хоть пока может идти.

Я отдал ему свои запасные носки и вырезал два костыля.

Теперь мы шли куда медленнее, с частыми привалами. С сопки на сопку. Подъем — спуск.

И вот в один прекрасный день с вершины холма перед нами открылся великолепный вид. Осточертевшая тайга обрывалась. До самого горизонта тянулась бесконечная ледяная пустыня.

Был конец апреля 1917 года. Снег уже начал таять. Но озеро Байкал было еще все покрыто льдом.

Я радостно скатился вниз по склону. На берегу замерзшего водоема щетинились иглами сосулек целые ледяные башни из торосов фантастических очертаний. У каждой иголки — если по ней легонько стукнуть — была своя неповторимая нота. Дожидаясь Кирали, я исхитрился сыграть целую мелодию.

В душу мою снизошло счастье. На носу весна, мы пережили зиму, позади осталась самая трудная, необжитая и дикая часть пути. Дальше уже будет легче. Я жив, и я достигну своей цели!

А вот у сползающего с холма Кирали вид был самый жалкий. Он теперь даже ругаться перестал, и в его молчании сквозило что-то трагическое. Да тут еще вечная гримаса боли на лице и появившаяся привычка трясти головой. Отмороженную ногу он приволакивал.

— Мы дошли, Франц! — закричал я радостно.

Кирали, тяжко дыша, плюхнулся рядом со мной на санки.

— Вот именно, дошли! И что дальше? На что тебе эти ледяные поля? Сорок дней идем, а дом по-прежнему черт-те где, за шесть тысяч километров. Сколько еще топать?

— Но мы живы!

— Ну да, ну да. Зажились.

Кирали посмотрел на меня в упор и проникновенно произнес:

— Мориц, откуда в тебе столько энергии? Откуда ты ее берешь? Такой бодрячок, ну точно мальчишка. И такой же наивный. За счет этого и держишься. Ненавижу тебя. Хотя люблю. Только ты на меня посмотри. Мне за тобой не угнаться. Все, я выхожу из игры. Иди к своей Лотте. А я останусь в Иркутске.

— Не глупи, Франц. Подлечишь в Иркутске свою ногу, и двинем дальше. Я один уже не смогу. Мне надо на ком-то злость срывать.

— Мою ногу уже хрен подлечишь. И потом, не тянет меня обратно в Венгрию. У меня там никого нет. Меня, наверное, опять поволокут в армию. А тут я смогу начать новую жизнь.

Он помолчал.

— Пообещай мне кое-что.

Я кивнул.

— Возьми топор и отруби мне пальцы на ноге. Иначе я сдохну. И уж точно лишусь ноги.

— Но нам же до Иркутска осталось дня три. Там разыщем врача.

— Больше ждать уже нельзя. Уж ты мне поверь. Руби прямо сейчас.

Я развел костер, а Кирали тем временем прикончил остатки водки.

Когда огонь как следует разгорелся, я сунул топор в костер. Пока железо нагревалось, я стащил с Кирали ботинок и носки. Нога еще больше почернела и распухла, видимо, гангрена уже началась.

Я подложил камень ему под ступню.

— Только большой палец не трогай, он вроде еще ничего, — тоненько сказал Кирали.

А получится ли у меня ударить поточнее? Я взял камешек и вложил между большим пальцем и всеми остальными (все-таки пара сантиметров в запасе), затем оторвал от чистой нательной рубахи полоску ткани, вынул топор из огня и примерился. И тут же меня скрутило от отвращения.

— Смелее, Мориц. За дело, — поторопил Кирали.

Я поднял топор над головой и со всего размаха тюкнул Кирали по ноге, зацепив краешком лезвия камешек у большого пальца, который оказался на удивление прочным и не дал топору войти на всю глубину. Кирали завизжал как раненый зверь, зазвенели сосульки на торосах. Четыре наполовину отрубленных пальца повисли на ниточке. Обмирая, я вставил лезвие топора в образовавшуюся кровавую щель, точно плотник долото, схватил камень и с силой ударил по обуху. Отчекрыженные пальцы шлепнулись на землю.

С перевязкой дело пошло легче, кровить перестало на удивление быстро.

Кирали выл, не умолкая.

Меня затошнило.

И тут из-за гребня холма выскочило несколько всадников. Мгновение — и они уже рядом.

Это буряты.

По спине у меня пополз холод.

Неужели все было впустую?

Я крикнул Кирали, чтобы он заткнулся и не вздумал говорить по-немецки. Только вряд ли он меня слышал.