Очаг вины - Татьяна Огородникова Страница 37

Тот тепло приветствовал его и, как водится, предложил провести некоторое время в монастыре. Вид у Радика был удручающий – казалось, он выживает из последних сил. Кроме всего прочего, он был откровенно почти убит вердиктом ученого и уверен, что неизбежно умрет в скором времени. В обители он провел около недели, причем почти все время спал. Лишь один раз Сергей услышал «Войдите!», когда тихонько постучался в комнату гостя. Радик не стал скрывать ничего:

– Я никому не нужен, более того, мне кажется, что я со своими проблемами только мешаю своим близким. Для жены важно, чтобы не кончались деньги, дети боятся моего замученного вида, и их прячут от меня под благовидным предлогом. Но ято все вижу! Эта глупая гусыня совершенно не нуждается в моем внимании, вернее, как раз теперь мне бы не помешало ее внимание. Но я – такой, без толпы поклонников и дифирамбов – ей совершенно не интересен. Да, по-моему, она уже давно лишь делает вид, что у нас семья и, похоже, после моей смерти собирается замуж за молодого здорового тренера по фитнесу. Дотренировалась, сука, – как-то чересчур безразлично сообщил Радик.

Отец Сергей внимательно слушал исповедь художника, понимая, что тому необходимо выговориться.

– Верите, отец, у меня нет злости на нее. Когдато я сам так поступил с человеком, которого, пожалуй, мне послала судьба. Унижал, избивал, сына свел в могилу... Неужели это конец? – Радик с мольбой поднял глаза на священника.

– Не отчаивайся, сам себя отпусти. Прости всех и себя прости, думай о душе. Она ведь не умеет злиться, только мозг дает команду на гнев, страх, боль, зависимость... Мир создан нейтральным, и мы сами раскрашиваем его в разные цвета.

– Так что мне делать, отец, что делать?

– Молись, спасение придет само. Так или иначе.

Сергей перекрестил Радика.

Вернувшись в город, Рад, не заезжая домой, отправился на кладбище к Илье. Радик любил приходить к нему. Сама кладбищенская атмосфера навевала на Радика не ужас, а спокойствие и философское настроение. Обыкновенно Рад садился на деревянную скамеечку и разговаривал с Илюхой так, как будто тот жив. Будто не было этих проклятых наркотических лет, никаких драм, побоев и даже смерти.

В этот раз его страшно тянуло побеседовать с сыном. Радик не просто считал, он чувствовал себя отцом ребенка, который стал ему родным вопреки генетике. Ноги сами привели к аккуратной ухоженной могиле. Еще издали Рад заметил темный силуэт фигуры, согнувшейся над цветочной клумбой. Сердце пронзила радостная боль. Он на сто процентов был уверен – это Оля – и даже не удивился своим эмоциям. Подойдя ближе, Радик понял, что мог ошибиться: немолодая, очень худая женщина, одетая во все черное, в платке, затянутом по-деревенски, была похожа на монашку. Почувствовав приближение чужака, она выпрямилась и как-то плавно повернулась к нему. Радик не поверил собственным глазам. Это была она и не она. Морщинистое лицо, обрамленное черным платком, и почти прозрачные, выцветшие от слез чуть фиолетовые глаза – от прежней Оли только это и осталось. Радик даже не задумался, что и он со стороны выглядит совсем не так, как прежде. Он остановился на мгновение. У женщины в наряде монашки вдруг подкосились ноги, и она рухнула на колени. Радик, не раздумывая, бросился к ней и, подняв, крепко прижал к себе.

– Оля! Олечка! Прости, прости меня. – Он плакал, как ребенок.

Теперь она утешала его и утирала слезы аккуратным беленьким платочком, который достала из рукава.

– Ну что ты, Рад, я давно тебя простила. Не нам судить друг друга. Видишь, какие мы с тобой стали. – Она вдруг отстранилась и присела на скамейку. – Я все равно знаю, что мы встретимся с Илюшей. Вот и с тобой, видишь, повстречались...

Радик осторожно сел рядом.

– Ты, правда... простила?

– В том мире, в котором я живу, не принято судить. Видишь церковь? – Она показала рукой на купола старинного храма. – Я там служу. Служу и молюсь о том, чтобы встретиться скорее с сыном. Устала я.

– Оль, что ты говоришь? Куда ты торопишься?

– Нет, не тороплюсь. Я знала, что мне тебя еще нужно увидеть. Я тогда тебе сама вынесла приговор – неправильно это. Поэтому ты должен знать, что каждую молитву я тебя вспоминаю и прошу Бога, чтобы мои проклятья не сбылись. Это ты меня прости.

Оля встала.

– Мне надо идти. Благослови тебя Господь.

– Подожди, Оль, как же так? Давай увидимся как-то в городе, может, поговорим...

– Ты теперь знаешь, как меня найти. Приходи в церковь, спроси монахиню Ольгу – меня там все знают. Ну, пока, – как-то очень знакомо и протяжно сказала она и, не оборачиваясь, пошла прочь. Радик понял, что уговаривать Ольгу бесполезно. Впрочем, так было всегда.

Радик приехал в старую церковь через три дня.

– Больна она. Лежит, не встает уже трое суток, – шепотом сказала женщина из церковной лавки.

Радик опустил в ящик для сбора пожертвований несколько купюр и ушел.

Еще через несколько дней та же самая женщина прошептала:

– Преставилась раба Божья. Там, рядом с сынком, ее похоронили. Сходите туда.

Радик поплелся на знакомое место. Он упал на колени, воткнувшись лицом в свежий могильный холм, и провел в таком положении почти два часа.

Глаза его были сухими, но на лице появилась какая-то странная решимость одержимого человека. Он и впрямь принял решение. Его больше ничего не удерживало на этом свете – дома ждала чужая женщина, зашуганные дети... Толпы восторженных поклонников остались в прошлом, родители давно почили...

На сороковой день после смерти Ольги Радик проглотил убийственную дозу снотворного, хотя ему и в голову не пришло считать дни. Спасение умирающего можно было смело приравнять к чуду – в соседнем подъезде «скорая» откачивала запойного режиссера с редкой фамилией Мендельсон. Еще большим чудом было само существование запойного еврея со вшитой «торпедо». Зато «скорая» приезжала к режиссеру очень часто, посему вероятность застать у режиссера бригаду докторов была высока. В нужный момент достаточно было добежать до квартиры творческого работника и выманить одного из врачей. Туда и домчалась повариха Радика Леля и, пользуясь природными данными (у Лели был все-таки шестой размер груди), уговорила докторов посетить соседей. На самом деле Леля была детально посвящена в семейную драму, потому что работала у Радика уже долгих двадцать лет. Если честно, она тоже была поклонницей творчества художника Рада и при стечении обстоятельств легко могла бы заменить Кристину в постели и в бюджете хакера-художника. Естественно, Леля ненавидела свою конкурентку и потому была беспредельно предана хозяину.

Фельдшер серьезно воодушевился перспективой необязывающей связи с пышнотелой красавицей Лелей и сделал все, что мог. Радика прочистили всеми способами и влили в него огромное количество жидкости. С одной стороны, ситуация благоприятно повлияла на Лелину любовь – она не могла больше любить человека, которому ставят трехлитровую клизму в присутствии женщин и промывают желудок прямо в огромный таз; с другой стороны – фельдшер был неплохой. Его глаза, поднимаясь от деликатных мест отравленного хозяина к Лелиному лицу, сияли непритворным огнем страсти и желания.