Орест и сын - Елена Чижова Страница 37

“Ты — ее дочь? Дочь его жены? — Старуха поднесла к самым глазам. С оборотной стороны та была желтее. — Значит, ты выросла в приюте?” — Старуха покосилась неприязненно. “Нет, я росла дома. Меня удочерили”. — “Конечно, я все помню... — Старуха пожевала губами. — Его жена родила девочку. Это было при мне. На мою память можно положиться. Потом явились они, двое, в приемное отделение. Тебе повезло. Таких, как ты, всегда отдавали в приют”. На экране плыли ряды кресел. Люди в черных костюмах сидели ровно и неподвижно. Теперь они беззвучно аплодировали. “Гляди, — старуха указывала величественно, — вообразили, что похожи на судей в мантиях. Собрались судить нас”.

Инна слушала ошеломленно. Проклятая старуха оказалась хитрее, хитрее в тысячу раз. Она хитрила, слушая, и, выслушав, наврала. “Это неправда! — Инна отдернула руку. — Вы ничего не помните! Та женщина родила сына, сына, вы слышите? Если вы не откажетесь?..” — “Ты — ее дочь! — Старуха не желала слушать. — Они думали, это никогда не откроется. — Она тыкала пальцем в экран. — Они думали, все выросли в приютах, думали, свидетелей нет. Вот я — свидетель. Все разделилось надвое. Наши дети выросли дома и пришли за вами — вам не уползти, не скрыться, не стать другими, потому что другими рождаемся — мы”. Старушечьи плечи упали.

Рванув в сторону голубой занавес, так что брызнули искры солнца, Инна выбежала прочь. Какая-то страшная, невообразимая мысль гнала ее вниз по лестнице.

Зеленая дворницкая будка, похожая на собачью конуру, преградила путь. Обежав, Инна плюхнулась на бульварную скамью. “Врет! Врет! Сошла с ума... Дура сумасшедшая!” Невообразимая мысль приближалась. “Как она сказала? Ан-фан?” Будка облилась солнечным светом. Зеленые стенки, вспыхнув ярким пламенем, падали как карточный дом. Инна легла на край — лицом в землю. Безобразная, невообразимая ложь подымалась к горлу — душила картофельной судорогой.

СЕРАЯ АКУЛА

Матвей Платонович торопился. Снова разболелось сердце — давило за грудиной. Ему казалось, он не успевает, во всяком случае, может не успеть. Теперь он не сомневался в том, что люди, вызванные к жизни его научными амбициями, действовали вразрез с его первоначальной затеей. Путь, проложенный его знаниями, вел к верной цели, но раз за разом их сбивали препятствия, которые Тетерятников вкупе с немецким соавтором не мог предусмотреть. Чего стоила тема инцеста, всплывшая неожиданно, — она одна могла сбить историю с верного курса.

Тетерятников сморщился. Мифы мифами, но эта тема была неприятной. Конечно, большинство случаев инцеста совершалось непреднамеренно, более того, поздние исследователи пришли к осознанию инцеста как фиктивного опыта — своего рода мысленного эксперимента. Некоторые из них и вовсе сводили дело к обычаям престолонаследия, а то и к отношениям поколений. Младшее вытесняет старшее — если подойти к теме рационально.

Существенный момент, который следует учитывать при анализе поздних форм инцестных сюжетов, — мотив общественного бедствия. Кроме того, еще со времен первых христиан человечество пыталось переосмыслить иерархию кровного и духовного родства. Именно с этой целью оно обращалось к понятию инцеста.

“Вот именно”. Тетерятников утешал себя, но не мог утешить. В стране, где исчезают отцы и матери, а дети вырастают под чужими фамилиями, теоретические рассуждения — вздор. Таких детей сотни тысяч. Кто поручится за то, что дочь, встретив кровного отца… “Господи!” Сердце дрогнуло и набухло.

“Нет, — он думал. — Редкие отцы возвращались… Значит, — руки взмок-ли, — смерть отцов спасает честь дочерей”.

Тетерятников обтер их о тряпку, забытую на подоконнике, и обратился к собеседнику. Немец пристыженно молчал. Да и что он, этот теоретик коловращений, ушедший прежде всех шапочных разборов, мог знать о бедствиях, случившихся после его смерти. Вольну им было — в своем девятнадцатом — рассуждать о юной России!

Матвей Платонович вернулся к рукописи и написал о том, что с темой инцеста связана тема близнечных мифов, но в голове неприятно шумело, как будто работал мотор. Этот звук заглушал что-то важное, не давал расслышать. Тетерятников закрыл глаза и вспомнил: большевики, расстреливая своих классовых врагов, загоняли во двор грузовик и заводили мотор — так они пытались заглушить выстрелы. Он понял, что прожил долгую и счастливую жизнь. Счастье, выпавшее на долю немногих, заключалось в том, что он сумел избежать всего, что готовила ему история, а значит, в каком-то смысле обрел Философский камень, аннулирующий исторические угрозы и грехи…

Сердце успокаивалось. Матвей Платонович возвращался к прежним размышлениям. Тема алхимии казалась исчерпанной. Тетерятников прислушался к притихшему сердцу. “Что ж, — он вздохнул, — раз уж так вышло, придется порассуждать и о масонстве”. Эта обязанность была скорее приятной. Из-под его пера новая лекция выливалась с легкостью. Гордясь собой, Матвей Платонович думал о том, что в этой стране вряд ли найдется специалист, глубже его осведомленный в масонских обрядах.

Прежде чем сердце забухало снова, он исписал несколько листов. Любая старуха, окажись она на его месте, знала бы, что делать, однако лекарств в доме не было, а кроме того, Тетерятников не привык отдыхать. Бегло проглядев последние записи, Матвей Платонович остался доволен собой: в общих чертах он отдал долг масонству, а значит, не греша против совести, может вернуться к главным персонажам. Снова он обращал свой взор к любимейшей, чья мифологическая жизнь, протекавшая на его глазах, расцвечивалась новыми подробностями.

Инанне посвящен один из искуснейших по композиции мифов, в котором наиболее полно отразились шумерские представления о культуре своего времени. Желая облагодетельствовать свой город, Инанна отправляется к своему отцу Энки, у которого хранятся таблицы человеческих судеб. Энки принимает богиню очень приветливо. На пиру захмелевший и окончательно очарованный бог опрометчиво дарит ей эти таблицы, которые Инанна торопится погрузить на ладью.

Протрезвевший Энки посылает в погоню демонов водной стихии. На каждой из семи стоянок происходит сражение. Но в конце концов ей удается довезти таблицы до своего родного города, и для Энки они оказываются потерянными навсегда.

В аккадской мифологии центральное женское божество Иштар соответствует шумерской Инанне. Отчетливее, чем в ее предшественнице, в ней проступают важнейшие функции: создательницы жизни и помощницы в родах. Культ Иштар был связан с оргиастическими празднествами, включавшими самоистязание, с проявлениями сексуальной свободы, принесением в жертву девственности. Иштар считалась покровительницей проституток и гетер.

Матвей Платонович перечел последнюю фразу. Когда-то давно, по молодости лет, эта девица являлась ему в греховных снах. Всякий раз она подвергала его чудовищным унижениям, но в конце концов, сменяя гнев на милость, позволяла то, чего никогда не позволила ни одна живая женщина. Теперь, когда он состарился, а она сияла нетленной молодостью, которая пристала богине, в его чувства вкралась нежность, как будто та, что составляла смысл и тайную радость его уходящей жизни, стала не возлюбленной, но дочерью. На ее руках он желал бы умереть.