Англия и Уэльс. Прогулки по Британии - Генри Воллам Мортон Страница 37

Скрипнула садовая калитка одного из домиков, и на улицу вышел охранник в синей форме — винтовка зажата под мышкой, на боку болтаются наручники. Прежде чем уйти, он задержался и помахал женщине, стоявшей у окна. Та держала на руках младенца и в ответ на приветственный жест мужа помахала детской ручкой, после чего охранник зашагал к тюрьме. Все трое — мужчина, женщина и ребенок — оказались здесь, в унылом дартмурском городке благодаря преступлениям, которые совершили другие люди, их соотечественники.

Услышав тяжелый топот, я обернулся и увидел группу крепких, загоревших дочерна мужчин с мотыгами на плечах, которые маршировали по дороге в сопровождении вооруженных людей в синей форме. Все они были одеты в полосатые рубахи и штаны цвета хаки; на круглых, коротко остриженных головах — легкие голубые кепи.

В Принстаун с утра до вечера прибывали междугородные автобусы и разгружались на центральной городской площади. Нездоровое любопытство притягивало тысячи людей в этот печальный город «широкой стрелы». Мелкие лавочники, пожилые женщины и совсем юные девушки сбивались в кучки и шли разыскивать какую-нибудь рабочую команду. Встав в сторонке, они часами разглядывали — с серьезным видом и затаенным ужасом в глазах — изгоев, которых общество в целях собственной безопасности сочло необходимым изолировать.

— Кто эти люди и что они сделали? — вот вопросы, которыми, несомненно, задавались зрители.

Охранники в разговоры с публикой не вступали. Они стояли с оружием наизготовку и следили за своими подопечными, лишь изредка перекидываясь друг с другом парой слов. Я хорошо понимал, что чувствовали заключенные под любопытными взглядами толпы. Не слишком приятно, когда тебя разглядывают, как в зверинце, так и хочется отреагировать непечатным словцом.

— Это довольно странный город, — вещал мужчина, судя по всему, хорошо знакомый с тюремной жизнью. — Мы всегда знаем, кто и за что сидит. Вот, например, сейчас там некий А и Б… а еще Ш, который, как вы помните, отрубил руки собственным детям, чтобы позлить жену. Забавные вещи тут происходят. Только на днях выпустили одного шестидесятилетнего старика после двадцати двух лет отсидки. Так, представляете, когда день освобождения настал, он дрожал как осиновый лист. Все умолял, чтоб его оставили в тюрьме. Надеюсь, кто-нибудь возьмет его на должность садовника.

— А я не могу себе представить, чтобы человек — не важно, сколько ему лет и сколько он просидел взаперти — мечтал остаться за этими стенами!

— Неужели, сэр?! Ну так я вам многое мог бы порассказать. Знаете, некоторые «сидельцы» просто счастливы вернуться обратно.

— «Сидельцы»?

— Ну да, мы их так называем: «сидельцы» или рецидивисты — это одно и то же… Вот скажите, вы любите музыку? Ага… Тогда вы обязательно должны послушать, какие концерты дают наши арестанты. Они, кстати, очень гордятся свои и хором. Можно сказать, привязаны к нему. Есть тут такой органист — плотник по профессии, — так он просто влюблен в свой орган. Я точно знаю, что его пару раз выпускали досрочно, и каждый раз он изыскивал возможность вернуться к своему органу. А взять баса — дважды выпускали… а альта и вовсе трижды. Нет, сэр, они не могут без своего хора! Все снова в тюрьме… думаю, года на два, не меньше.

— Вы хотите сказать: они снова совершали преступления, чтобы попасть обратно?

— Именно так, сэр. Ну, не слишком опасные… там, заночевать в церкви или вскрыть ящик для пожертвований. И вот пожалуйста — снова в тюрьме!

Я молча переваривал эту информацию.

— А на Рождество тоже вышла забавная история, — продолжал мужчина. — Они назначили большой концерт, а в ноябре у тенора закончился срок. И месяца не прошло, как он вернулся в тюрьму. За ним присылал сам губернатор. Джонс, сказал он (хотя это не настоящее его имя)… Джонс, я всегда считал вас хорошим спортсменом. Мы даем вам еще один шанс и ждем обратно! И что, вы думаете, ответил Джонс губернатору? Сказал, что предпочитает идти своим путем… к тому же боится, как бы его отсутствие не привнесло путаницу в программу концерта. Короче, он остался в тюрьме… вот так-то, сэр.

— Надеюсь, осужденные не контактируют с внешним миром?

— Нет, но они всегда в курсе всех дел. Когда кто-нибудь из рецидивистов возвращается обратно, об этом в течение часа узнает вся тюрьма.

— Но каким образом?

— Они передают новости по водопроводным трубам, которые проходят по всему зданию. Сидят себе в камерах и по определенному коду выстукивают друг другу сообщения. А как же, сэр! Ведь те, кто возвращаются, приносят новости с воли — от родственников, от друзей. Вот они их и передают и отвечают на вопросы до умопомрачения…

Как ни странно, но Принстаун отмечен на картах американских туристов. Он ведь основан в 1808 году как тюрьма для французских и американских военнопленных. Они и здешнюю церковь построили. В ней, между прочим, до сих пор висит американский флаг. А восточное окно подарило Американское общество дочерей 1812 года [32].

Для обычных преступников тюрьму начали использовать с 1850 года. В войну она служила убежищем для лиц, по каким-либо соображениям отказывавшихся от несения военной службы.

Как бы то ни было, но я вздохнул с облегчением, распростившись с городом «широкой стрелы». Я уже отъехал на некоторое расстояние, когда натолкнулся на очередную команду заключенных, занятых дорожными работами. Проезжая мимо, я сбавил газ и невольно обратил внимание на одного из арестантов, стоявшего на высокой насыпи. У него было простое, мягкое лицо и необыкновенно голубые, честные глаза. Если бы не отвратительная полосатая роба, я бы ни за что не принял его за обитателя тюрьмы. Парень проводил меня заинтересованным взглядом, а мне вдруг подумалось: не тот ли это садист, что отрубил руки детям?

Возможно, на эту мысль меня натолкнул вид кривого тесака, которым в поте лица орудовал заключенный. Перед ним открывалась безграничная, уходящая вдаль перспектива — громоздящиеся друг на друга холмы Дартмура; над холмами гулял свободный ветер, на горизонте скапливались тучи — тоже абсолютно свободные; и меня внезапно обуяло острое любопытство: а ощущает ли этот парень горький контраст между окружающей его свободой и собственным зависимым положением. Или же он — один из преданных участников тюремного хора?

2

О Дартмуре столько уже сказано, что, как бы мне ни хотелось внести свою лепту в описание его облачных пейзажей и бесконечных холмов, я предвижу бесплодность своих попыток. Повторяться не хочется, а добавить что-то новое вряд ли удастся. Вот разве что задаться вопросом: а приходило ли в голову кому-нибудь из певцов Дартмура сравнить эти зловещие двести миль девонширского плато с африканской пустыней?

Дартмур — это зеленая Сахара Англии. Представьте себе грандиозное нагромождение поросших вереском холмов и плывущие над ними огромные причудливые облака. Но сильнее всего впечатление от специфической атмосферы, присущей этому месту: здесь, как и в пустыне, возникает тревожное чувство, будто за вами наблюдают. На мой взгляд, нет более достойной задачи для писателя, как попытаться проникнуть в душу Дартмура, разгадать душераздирающую тайну, которую тот, несомненно, хранит. Только по силам ли это кому-нибудь из пишущей братии? Неукротимая, отчужденная пустыня никого к себе не подпускает! Уютный Дорсет обожает Томаса Гарди, дружелюбный Эксмур любит Блэкмора, Камберленд восхищается Вордсвортом; что же касается Дартмура, то ему, кажется, и дела нет до Идена Филлпотса [33].