Аня и Дом Мечты - Люси Мод Монтгомери Страница 37

— Нет, но я не могла понять тебя, Лесли. Ты то притягивала меня к себе, то вновь отталкивала.

— Я чувствовала себя ужасно несчастной в тот вечер. День выдался тяжелый. Дик был совершенно… совершенно неуправляем. Обычно он довольно добродушен, и с ним легко справиться. Но бывают дни, когда он становится совсем другим. У меня было такое подавленное настроение — я убежала на берег, как только он заснул. Скалы — единственное место, где я могу искать убежища. Я сидела там и думала о том, как покончил с собой мой бедный отец, и о том, не дойду ли я до этого когда-нибудь. Черные мысли осаждали меня! И тут появилась ты и понеслась в танце вдоль берега, как веселый, беспечный ребенок. Я… я не ненавидела тебя в тот момент, как никогда… и тем не менее жаждала твоей дружбы. То одно чувство завладевало мной, то другое. Вернувшись в тот вечер домой, я плакала от стыда, представляя себе, что ты, должно быть, подумала обо мне. Но то же самое повторялось всякий раз, когда я приходила сюда. Иногда я была счастлива и чудесно проводила время у вас в гостях. А в других случаях это отвратительное чувство омрачало мою радость. Бывало и так, что меня раздражало все в тебе самой и в твоем доме. У тебя так много прелестных вещей, каких я не могу себе позволить. Знаешь, это смешно, но особенную злость вызывали у меня твои фарфоровые собаки. Порой мне хотелось схватить Гога и Магога и столкнуть их нахальными зелеными носами! Ты улыбаешься, Аня, но мне было не до смеха. Я приходила сюда и видела тебя и Гилберта с вашими книгами и цветами, с вашими домашними божествами и маленькими семейными шутками, с вашей любовью друг к другу, проявляющейся в каждом взгляде и слове, даже когда вы не подозреваете об этом… и я уходила домой к… ты знаешь, что ждало меня дома! Нет, Аня, я не думаю, что по натуре я зла и завистлива. В детстве у меня не было многого из того, что было у моих одноклассниц, но меня это совсем не заботило. Я никогда не испытывала к ним неприязни из-за этого. Но теперь я, похоже, стала такой злобной…

— Лесли, дорогая, перестань обвинять себя. Ты не злобная и не завистливая. Та жизнь, которой ты вынуждена жить, возможно, немного испортила тебя, но она окончательно погубила бы любую натуру, менее тонкую и благородную, чем твоя. Я слушаю все это лишь потому, что, на мой взгляд, для тебя лучше высказаться и облегчить тем душу. Но не вини себя больше ни в чем.

— Не буду. Я только хотела, чтобы ты знала меня такой, какая я на самом деле. Хуже всего был тот день, когда ты сказала мне о своей заветной мечте, которой предстояло осуществиться весной. Никогда не прощу себе того, как я повела себя тогда. Но дома я раскаивалась в этом со слезами на глазах и передумала немало нежных, любовных дум о тебе в вечерние часы, когда шила то маленькое платьице. Но мне следовало знать — что бы я ни сшила, в конце концов эта вещь сможет послужить лишь саваном…

— Ну-ну, Лесли, это, право же, слишком горькие и мрачные мысли, отбрось их. Я была так рада, когда ты принесла это платьице. И если уж мне было суждено потерять маленькую Джойс, мне все же приятно думать, что платьице, в которое она одета, — то самое, которое ты сшила для нее тогда, когда позволила проявиться твоей любви ко мне.

— Знаешь, Аня, я думаю, что впредь всегда буду любить тебя. Я уверена, что то отвратительное чувство никогда больше не вернется. Кажется, что, рассказав о нем, я каким-то неожиданным образом избавилась от него навсегда. Очень странно… Ведь я считала его таким мучительным и реально существующим. Это то же самое, что открыть дверь темной комнаты, чтобы показать какое-то чудовище, которое, как ты думаешь, сидит там… а когда солнце зальет комнату, оно оказывается всего лишь тенью, исчезающей под лучами яркого света. То чувство никогда больше не встанет между нами.

— Никогда. Теперь мы с тобой, Лесли, настоящие подруги, и я очень рада.

— Надеюсь, ты не поймешь меня превратно, если я добавлю кое-что еще. Аня, я была огорчена до глубины души, когда ты потеряла свою малютку, и если бы я могла спасти ее ценой собственной жизни, то сделала бы это не задумываясь. Но твое горе сблизило нас. Твое полное, совершенное счастье не препятствует нашей дружбе. Нет, не пойми меня неправильно, дорогая! Я не радуюсь тому, что твое счастье перестало быть совершенным, — я говорю это вполне искренне, — но так как оно несовершенно, между нами нет прежней глубокой пропасти.

— Я тоже понимаю это, Лесли. Давай просто перестанем думать о прошлом и забудем все, что было в нем неприятного. Все будет иначе. Теперь мы обе принадлежим к племени, знающих Иосифа. Я считаю, что ты замечательная… просто замечательная! И знаешь, Лесли, я не могу не верить, что жизнь еще принесет тебе что-то хорошее и красивое.

Лесли отрицательно покачала головой.

— Нет, — сказала она печально. — Надеяться не на что. Дик никогда не поправится, и даже если бы к нему вернулся рассудок… Ох, Аня, это было бы хуже, еще хуже, чем сейчас! Тебе, счастливой молодой жене, этого не понять… Аня, мисс Корнелия рассказывала тебе, как случилось, что я вышла замуж за Дика?

— Да.

— Я рада. Мне хотелось, чтобы ты знала… но если бы ты не знала, боюсь, я не смогла бы заставить себя рассказать об этом. Кажется, что жизнь стала горька с тех самых пор, как мне исполнилось двенадцать. До этого у меня было чудесное, счастливое детство. Мы жили в бедности, но нас это не угнетало. Отец был чудный человек — такой умный, любящий, сочувствующий. Мы с ним всегда оставались лучшими друзьями, сколько я себя помню. мама была такая милая… и очень, очень красивая. Я похожа на нее, но я не такая красавица, какой была она.

— Мисс Корнелия говорит, что ты гораздо красивее.

— Она заблуждается… или предубеждена. Фигура у меня, пожалуй, действительно лучше — мама была худенькой, сгорбленной тяжелой работой, но лицо у нее было ангельское. Я всегда смотрела на нее с обожанием. Мы все боготворили ее — и папа, и Кеннет, и я.

Аня вспомнила, что из разговоров с мисс Корнелией у нее сложилось совершенно иное представление о матери Лесли. Но разве любовь не обладает более правильным видением? И все же Роза Уэст проявила чудовищный эгоизм, заставив свою дочь выйти замуж за Дика Мура.

— Кеннет был моим младшим братом, — продолжила Лесли. — Аня, не могу выразить словами, как я его любила! И он погиб мучительной смертью. Ты знаешь, как это произошло?

— Да.

— Аня, я видела его личико в тот момент, когда колесо переехало его. Он упал на спину. Аня… Аня… я вижу его сейчас. Оно всегда будет передо мной. Все, о чем я прошу небо, — это чтобы ужасное воспоминание стерлось из моей памяти. О Боже мой!

— Лесли, не говорит об этом. Я знаю, что произошло тогда… не вдавайся в подробности, которые только бередят понапрасну твою душу. Это воспоминание будет стерто из твоей памяти.

После недолгой внутренней борьбы Лесли отчасти овладела собой.

— После этого здоровье отца пошатнулось. Он становился все более подавленным… рассудок его помрачился… Ты и об этом слышала?

— Да.

— И тогда мама осталась единственной, ради кого я могла жить. Но я была очень честолюбива. Я собиралась преподавать в школе и заработать на учебу в университете. Я надеялась подняться на самую высокую ступеньку общественной лестницы… Теперь и говорить об этом не хочется — какой смысл? Ты знаешь, что случилось. Я не могла допустить, чтобы мою дорогую, убитую горем маму, которая всю жизнь была такой труженицей, выгнали из ее дома. Конечно, я сумела бы заработать достаточно денег на жизнь для нас обеих. Но мама была не в силах расстаться с нашим домом. Она пришла в него юной новобрачной… и она так любила отца… и все ее воспоминания были связаны с этим домом. Даже сейчас, Аня, когда я думаю, что сделала счастливым последний год ее жизни, я не жалею о том, что решилась на этот брак. Что же до самого Дика, он не вызывал у меня отвращения, когда я выходила за него замуж. Я испытывала к нему, как и к большинству моих прежних соучеников, обыкновенные, довольно дружеские чувства. Я знала, что он выпивает, но никогда не слышала ту отвратительную историю о девушке из рыбачьей деревни. Если бы я слышала ее, то не смогла бы выйти за него — даже ради мамы. А потом… потом я ненавидела его, но мама ничего не знала об этом. Она умерла, и тогда я осталась одна. Мне было всего лишь семнадцать, и я была одна. Дик ушел в плавание. Я надеялась, что его часто не будет дома. Страсть к морю была у него в крови. Больше надеяться мне было не на что… Ну а потом, как ты знаешь, капитан Джим привез его домой с Кубы… Вот и все. Теперь ты знаешь меня, Аня… с самой плохой стороны… все преграды сметены. И ты по-прежнему хочешь быть моей подругой?