Бумажные города - Джон Майкл Грин Страница 37

Зажав фонарь между плечом и шеей я принялся снова обыскивать ящики, особое внимание уделив тому самому столу, где лежал календарь с июнем: салфетки, незатупившиеся карандаши, какие-то деловые записки, адресованные некому Денису МакМейхону, пустая пачка «Мальборо лайтс», практически полный пузырек красного лака для ногтей.

Я взял фонарь в руку, поднес к нему пузырек и принялся его рассматривать. Лак был настолько насыщенного цвета, что казался черным, а не красным. Я этот цвет уже видел. На приборной панели своего минивена в ту самую ночь. Я вдруг перестал слышать шумы сверху и скрипы здания — меня захлестнуло волнение. Я, конечно, не был уверен, что это тот самый пузырек, но цвет точно был тот.

Покрутив его, я заметил совершенно четкое синее пятнышко. Это краска с ее пальцев. Теперь я точно мог быть уверен. Она побывала здесь после того, как мы расстались тем утром. Может, она тут и живет. Но появляется только по ночам. Может, это она заклеила дыру скотчем, чтобы избежать незваных гостей.

И я решил, что останусь до утра. Если Марго тут спала, я тоже смогу. Я начал краткие переговоры с самим собой.

Я: Но тут же крысы.

Я: Да, но они, похоже, только поверху бегают.

Я: Но тут же ящерицы.

Я: Ой, да брось ты. В детстве ты им хвосты отрывал. Ящериц ты не боишься.

Я: Но тут же крысы.

Я: Да ничего они тебе не сделают. Они боятся тебя больше, чем ты их.

Я: Ладно. А как же крысы?

Я: Заткнись ты.

В конце концов, крысы — это фигня, по большому-то счету, я ведь находился в том самом месте, где когда-то была живая Марго. В стенах, которые видели ее после нашего расставания; мысль об этом согревала настолько, что мне для успокоения хватало ее одной. Ну, то есть я конечно же не чувствовал себя, как младенец в объятиях матери, или типа того, но дыхание от каждого шума уже не перехватывало. Я заметил, что после того как мне удалось расслабиться, обыскивать помещение стало легче. Я знал, что могу обнаружить тут что-нибудь еще, и был к этому готов.

Я вышел из офиса, нырнув через Нору Тролля в комнату с лабиринтом из полок. Какое-то время я бродил по его ходам. Добравшись до противоположной стены, я полез через другую Нору в пустую комнату. Сел на лежащий у дальней стены свернутый ковер, прислонился спиной к стене и услышал, как захрустела облупившаяся краска. Я ненадолго задержался там, — кружок света на полу, падавший из дыры в крыше, прополз за это время чуть больше дюйма — привыкая к звукам этого места.

Вскоре мне наскучило там сидеть, и я полез через последнюю Нору Тролля в сувенирную лавку. Порылся в майках. Достал коробку с туристическими брошюрами из-под витрины и просмотрел их еще раз — я надеялся найти записку от Марго, но ее там не оказалось.

Я вернулся в комнату, которую стал называть про себя библиотекой. Полистал «Ридерс Дайджест», а потом нашел стопку «Нейшнл Географик» шестидесятых годов, но на коробке с ними было столько пыли, что я не сомневался: туда Марго не лазила.

Признаки человеческой жизнедеятельности я начал замечать, только вернувшись в пустую комнату. На стене, возле которой лежал ковер, я обнаружил девять дырочек от чертежных кнопок. Четыре из них образовывали подобие квадрата, остальные пять были внутри него. Я подумал, что, может быть, она задержалась тут так надолго, что решила повесить какие-то постеры, хотя когда мы были у нее в комнате, я не заметил, чтобы со стены что-то было снято.

Я начал разворачивать ковер и нашел там кое-что еще: пустую, сплющенную коробку от энергетических батончиков. Я уже представлял себе, что Марго действительно тут живет, мысленно видел, как она сидит на этом заплесневелом ковре спиной к стене и жует свои батончики. Она одна, и есть больше нечего. Может, раз в день она выезжает в какой-нибудь магазинчик и покупает там себе сэндвич и «Маунтин дью», но большую часть дня проводит здесь, на этом самом ковре или где-то неподалеку. Какой-то слишком печальный получился образ, он не мог оказаться верным — в нем сквозило страшное одиночество, это было совершенно не в духе Марго. Но все, что я накопал за последние десять дней, приводило меня к удивительному заключению: похоже, сама Марго — хотя бы часть времени — была совсем не в духе Марго.

Я развернул ковер до конца и нашел синее вязаное одеяльце, тонкое, почти как газета. Я вцепился в него, поднес к лицу, и да, господи, да. Оно хранило ее запах. Шампунь с сиренью, миндальное молочко для тела и подо всем этим — едва заметный аромат ее кожи.

И я снова представил себе, как каждую ночь Марго разворачивает ковер наполовину и ложится набок. Укрывается одеялом, оставшийся валик ковра служит ей подушкой, и засыпает. Но почему именно здесь? Тут что, лучше, чем дома? И если уж тут так круто, почему она уехала? Каких-то вещей я представить не мог — и осознавал это, — потому что не знал ее. Я знал, как она пахнет, знал, как она ведет себя при мне и как с другими, знал, что она любит «Маунтин дью», приключения, всякие театральные выпады, знал, что она умная и прикольная, и вообще куда лучше, чем все остальные. Но я не знал, что привело ее сюда, что заставило ее тут задержаться, что вынудило ее уехать отсюда. Я не знал, почему она, имея такую кучу пластинок, никогда не говорила о своей любви к музыке. Я не знал, что она делала по ночам, закрыв жалюзи и дверь, уединившись в своей комнате, в которую никого не пускала.

Может, этим и надо заняться в первую очередь. Понять, что Марго за человек — когда она не та Марго, которую знают все.

Какое-то время я лежал, прижимая к себе пахнущее ею одеяло и глядя вверх. Сквозь щель в потолке я смотрел на небо, похожее на кусок ярко-голубого холста. Это же идеальное место для сна: и звезды видно, и дождь не попадет.

Я позвонил родителям. К телефону подошел папа, я сказал, что мы едем в машине и собираемся встретиться с Радаром и Энджелой и что спать я буду у Бена. Он велел мне не пить, я пообещал, что не буду, он сказал, что гордится моим решением все же пойти на выпускной, а я подумал, стал бы он гордиться, если бы узнал, что я делаю на самом деле.

Здесь было скучно. Ну, то есть, когда перестаешь переживать из-за крыс и таинственных стонов готового рухнуть на тебя здания, понимаешь, что делать-то тут нечего. Ни Интернета тебе, ни телика, ни музыки. Здесь было скучно даже мне, так что я совсем перестал понимать, почему она выбрала себе такое место, ведь Марго — так мне всегда казалось — скуку на дух не переносила. Может, ее привлекла идея побомжевать? Маловероятно. Она даже в «Морской Мир» полезла в дорогих джинсах.

Поскольку внешнему миру больше нечего было мне предложить, я вернулся к «Песни о себе», единственному дару от Марго, не вызывающему сомнений. Я сел на раскрашенный лужами пол под дыркой в потолке, скрестив ноги и повернувшись так, чтобы свет падал на страницы. И мне вдруг почему-то удалось, наконец, ее осилить.

Проблема заключалась в том, что начало у этой поэмы было очень тягомотное — эдакое затянутое введение, но где-то на девяностой строке начиналось некое подобие повествования, и на этом моменте я втянулся. Уитмен сидит (как он говорит, праздно) на траве: