Армия любовников - Галина Щербакова Страница 37

Красивыми буквами Ванда написала ей французский адрес. Уже своим почерком и нашими буквами Ольга изобразила несколько первых фраз. «А потом – как будет…» Было ощущение легкой тревоги, но и легкой радости тоже. Обратный билет у нее в кармане, деньги есть, если претендент не захочет почему-либо принять даму с порога, она засмеется и уедет на первом же такси. В конце концов, каждая авантюра должна подразумевать плохой конец. Она его тоже подразумевает. Она так давно живет на этом свете.

И все шло как по писаному. Она вышла возле решетчатых ворот с пуговкой звонка. Она позвонила.

И ей открыли.

Сверяясь с бумажкой, она произнесла эту фразу, которая объясняла, кто она и зачем.

– Адрес правилен, – ответил ей, как она думала – Боже мой! – дворецкий или там слуга в босоножках на босу ногу и в старых, но хорошего качества джинсах. – Но ведь не было уговора приезжать без объявления войны? Или?

Тут надо сказать, что русский, с хрипотцой, голос в момент готовности Ольги к французской речи вдруг оказался ей непонятен: она как бы не узнала его на слух.

– Заходите! – сказал этот предположительный слуга, говорящий на странном, почему-то знакомом языке.

По тропинке, которой они шли, чемодан-люкс на колесиках не катился. Но идущий впереди мужчина никакого не то что интереса помочь, а, казалось, даже крупиц знания, что так полагается, не имел. Именно в этот момент – момент волочения чемодана – произошло сложение кубиков в узор.

Значит, она ехала-переехала несколько границ с бумажкой французской речи, а попала на тропу, где впереди идет совершенно русское мурло, она тащит за ним свои вещи, дом же остается резко справа, а ее вводят в эдакий плосковерхий сарай, на дверях которого висит забубенная занавеска-кольчужка, пятьдесят тысяч рублей на любом московском базаре, еще и скинут тысчонок пять, если проявить интерес к лежалому товару.

В домике было вполне опрятно, работал маленький телевизор, на столе стояла чашка с недопитым кофе.

– Объясняю, – сказал мужчина, сев за стол и выпив одним глотком кофе. – Я садовник. Зовут Василий Иванович. По-тутошнему – Базиль. Беженец. Живу на птичьих правах. Хозяин мой… О Господи! Его нету сейчас дома, он гостит в Испании у сестры. И вообще, он никого не ждет… Это моя дурная затея с объявлением. Я ни на что не рассчитывал, просто раскинул большую сеть на случай… Вы просто свалились первая. Он дал мне отпускные, но, так сказать, наоборот… Это он как бы в отпуске, а мне дополнительные деньги за присмотр. Я пустил эти деньги на объявления, где объяснял, на что гожусь… Могу заниматься физкультурой со слабенькими детьми, я сам из спортсменов. Могу сторожить загородные дома, могу жениться на женщине с крупным физическим недостатком, условно – карлице, могу не жениться, а так… Мой хозяин – старик хороший и вполне сохранный. Он давно взял в голову все продать и уехать к сестре, а я ему пустил вошь в голову, что ему надо жениться на русской, которая умеет быть благодарной и до смерти его будет кормить грудью. Он не знает русского языка, но вот это понял – кормление грудью. Он из «Нормандии – Неман», слышали такое? Ну и его в войну кто-то хорошо грудью покормил. Ее звали Лиза. Я ему сказал: «Этих Лиз в России…» Он так смеялся и, уезжая, сказал: «Большая русская грудь может победить испанский интерес. Если, конечно, хороший род»… Та его Лиза была дочерью врача и играла на пианино пальчиком. Ну вот я и «запустил дурочку». И вы тут как тут… Больше никаких предложений на мои объявления не было. Мне тут надо закрепиться. У меня в России сын маленький остался. Ему пока от меня как от козла молока. Но главное – его надо спасти от русской армии. Конечно, я идиот, что говорю вам всю правду… Но это всегда дешевле, чем вранье. Вы на что клюнули? Нет, он, конечно, славный старик, хороший дом и все такое. Дом, правда, закрыт и поставлен на охрану, он мне не до конца доверяет, что нормально, я считаю… Но есть лаз – старик понятия о нем не имеет – через бывший винный погреб, я могу вам предложить экскурсию, чтоб не считалось, что даром съездили.

Все это время Ольга тупо смотрела телевизор. После тяжелого чемодана ее как бы слегка ударило в голову, и сейчас там сумрак и метались серые тяжелые тени. Это было не больно, но мучительно как-то иначе.

Она смотрела на мужчину, который сидел к ней впол-оборота, ей казалось, что она видит вокруг его головы эфирное тело, но потом выяснилось, что все предметы имели размытый абрис, откуда-то из памяти вылезли слова «отслоение сетчатки», и ее охватил страх тяжелой болезни, которая могла ее настичь тут, в чужом садовом домике. Страх поднял ее с места, и она сказала, как ей казалось, что-то важное и грубое железным голосом, а на самом деле слова едва разжали ей губы, и она упала бы, не будь рядом человека, который уже так много ей рассказал про себя, что ей лучше как бы и не знать. «Как глупо», – подумала она, теряя сознание.

Ольга увидела перед собой потолок с легким подтеком, напоминающим туповатый Кольский полуостров с пипочкой мыса Святой Нос. В школе ее глаз всегда упирался почему-то в него. «Тупорылый остров» называла она его, но пипочка смиряла с ним, пипочку, крохотную загогулинку, она почему-то любила. Как будто создатель, сляпав полуостров кое-как, бросил напоследок завиток, чтобы тупорылому было чем гордиться.

Она повернула голову туда-сюда, голова поворачивалась, и никаких эфирных тел Ольгины глаза не видели. Она попробовала встать, но мерзкая тошнота стала подыматься к горлу, и снова ее обуял ужас болезни, но в дверях возник мужчина и с порога закричал, чтоб она лежала, что у нее зашкалило давление, но он сделал ей укол и ей просто надо полежать. Делов!

– А лучше усните. Или вам пи-пи? Сейчас будет хотеться, потому что укол мочегонный… Скажите, я вам подам.

Видимо, на этих словах она снова потеряла сознание от ужаса, а когда пришла в себя, то действительно очень хотела по-маленькому. Но голова была ясной, и когда она спустила ноги на пол, уже не было этой стремительной тошноты. Ольга дошла до двери, не оскорбляя себя стоящим горшком, на улице был уже почти вечер, роскошный воздух сада ворвался в легкие так нагло, что пришлось закашляться от захлеба, и он тут же возник, мужчина, и дальше было совсем невероятно: он держал ее под мышки, а она долго писала под куст роскошных роз. Почему-то не было стыдно, а было ощущение покоя и защищенности, и хотя то полушарие, которое отвечает в нас за логику и анализ, уже прочирикало ей, что это полная чушь – защищенность, идущая от нищего и бездомного мужика, мечтающего о сторожевой работе, но как смешны эти потуги разума диктовать там, где царствовало простое, можно даже сказать, травяное ощущение.