Без воды - Теа Обрехт Страница 37

Желание Донована – его неутолимая жажда – сильно отличалось от желания Хобба. После той нашей ночной встречи оно, похоже, стало понемногу слабеть и в итоге превратилось для меня во что-то вполне обыденное, само собой разумеющееся. Возможно, Донован выражал свое желание более спокойно, потому что умер, будучи значительно старше Хобба, уже научившись себя сдерживать. А может быть, его желание просто не смогло соперничать с желанием Хобба, которое давно уже укоренилось во мне – оно лишь заставило потребности Хобба чуточку потесниться, но так и не сумело стать столь же свирепым. Это привело меня к размышлениям о том, что же такое вообще желания мертвых и позволено ли мне самому иметь собственные желания. Или я теперь обязан вечно удовлетворять потребности тех, с кем когда-либо жизнь меня сводила, и тех, с кем мне еще только предстоит познакомиться? Я мало что в этом понимал, а теперь, пожалуй, понимаю и еще меньше, вот только стоит мне закрыть глаза, особенно когда я пью воду, и меня вполне может застигнуть врасплох некое видение. Чаще всего в виде мимолетного промелька – я едва успеваю уловить какие-то детали: лицо Донована или Хобба, или какое-то свое старое чувство, или переживание, которые, впрочем, вполне узнаваемы. В последующие годы стали возникать и совершенно незнакомые картины: некий вечер, которого я не помнил; некая женщина; некая улица, засыпанная снегом; некая девушка, присевшая на корточки у воды. Ну, теперь-то мне ясно, кто все они такие. А тогда мне от подобных видений становилось не по себе, поскольку я никак не мог понять, что же мне на самом деле хотят показать: то ли былое, то ли возможное, то ли несбыточное.

У меня-то самого было только одно желание: продолжать путь вместе с верблюжьим караваном хотя бы в качестве гостя и постоянного попутчика, а если не удастся, то сразу же перестать этого хотеть.

Вечером накануне отправки каравана в путь меня отыскал Джолли, и мне показалось, что он как-то странно возбужден. Я очень надеялся, что это не из-за нежелания говорить мне «прощай», и боялся, что, если он меня обнимет, я себя опозорю и разревусь. Но, как оказалось, беспокоился я зря. Джолли твердым, как кремень, голосом сообщил: «Тебя наш лейтенант требует» – и повел меня в квартирмейстерскую. Мы поднялись по лестнице и прямиком прошли в кабинет Неда Била. Лейтенант сидел за огромным письменным столом на стуле, сделанном из оленьих рогов. Некоторое время он, не мигая, меня рассматривал, потом спросил:

– Кто ж ты такой, парень?

Я сказал, что я один из погонщиков. Это пока действительно так и было. Он снова внимательно посмотрел на меня, потом на Джолли и поднял руку, словно призывая нас помолчать.

– Насколько я знаю, для ухода за верблюдами Уэйн нанял шестерых: Хай Джолли, Мимико Тедро, грека Джорджа, Халила, Длинного Тома и Элайеса. Двое из них сбежали в Индианоле после спора об оплате. Так кто же, черт побери, ты такой?

Джолли не выдержал:

– Они просто неправильно его записали, эфенди. Его зовут Мисафир. Он мой двоюродный брат. А в Индианоле от нас ушел только Элайес.

Я стоял и кивал. У Неда Била были такие густые кустистые брови, что это невольно наводило на мысль о его сверхъестественной проницательности. Он взял со стола какую-то бумагу.

– Я тут письмо из Тексарканы получил, и вот что в нем говорится: «Прислушайтесь, пожалуйста, к нашему совету. У нас есть все основания подозревать, что среди ваших погонщиков скрывается человек по фамилии Мэтти. У него внешность левантийца, он маленького роста, ему около двадцати трех лет, и он давно объявлен в розыск за убийство Джона Пирсона из Нью-Йорка. Ранее он состоял в банде известного преступника Донована Майкла Мэтти, на днях повешенного в Сан-Антонио. Любого, кто покажется вам соответствующим указанным приметам, просим незамедлительно посадить под арест и сообщить нам».

Когда он кончил читать и положил письмо на стол, у меня стало так тесно в груди, что я боялся потерять сознание и упасть. Джолли изо всех сил старался даже не смотреть на меня, но я заметил, как он напрягся, даже вены на лбу надулись. Я вдруг подумал: и зачем я, дурак, отдал ему тот nazar! Зачем тогда признался в краже – ведь теперь меня еще и в убийстве обвиняют!

А Нед Бил все тянул, все смотрел на меня из-под густых бровей, пока мне не стало казаться, что вот она, моя смерть: вошла и заполнила собой все оставшееся пространство.

– Так что, ты тот самый… Мэтти?

– Нет, сэр.

Он повернулся к Джолли:

– А ты что скажешь?

– Его зовут Мисафир, эфенди.

– А где его наняли?

– В Измире, эфенди.

– А вот Джеральд Шоу что-то не помнит, чтобы он появился в караване до Камп-Верде.

– Шоу очень много пьет, эфенди, а болтает еще больше. Только это дела не меняет: Мисафир – мой двоюродный брат родом из Измира.

Нед Бил снова перечитал письмо.

– Али, – сказал он, – я знаю, что ты славишься своей честностью. Хотя некоторые считают, что голова у тебя уж больно горяча…

– Некоторые – это Шоу?

– …Но ты тем не менее человек правильный и очень трудолюбивый. Подумай хорошенько. – Лейтенант снова взял в руки то письмо. – Скажи: если бы ты умел писать и твою подпись нужно было бы поставить под письмом в защиту этого человека, ты бы снова подтвердил то, что сказал мне?

Джолли умудрился изобразить равнодушие и только плечами пожал:

– Не знаю, эфенди. Возможно, тогда я бы чуточку осторожней себя вел: я не совсем уверен, что он именно в Измире родился. – Тут он повернулся ко мне, и я увидел в его глазах знакомый дикий смех: – А сам-то ты, Мисафир, можешь вспомнить, в каком точно месте ты родился?

И я каким-то чудом вспомнил подходящее название.

– Да, – сказал я. – Я родился в Мостаре.

* * *

После этого мы с Джолли долго сидели на казарменной ограде и молчали. Потом он принялся набивать трубку, но по-прежнему ничего не говорил, так что молчание нарушил я:

– Не надо было тебе меня прикрывать. Хотя я тебе страшно за это благодарен.

– Кем нас только в этой жизни ни называли, – обронил он. – Но теперь-то мы такие, какие есть.

Ладно. Кем бы он сам раньше ни был, но, по моему разумению, он был явно из стана Божьего. Так я ему и сказал. И его мои слова, похоже, удивили: похоже, он никогда о таких вещах не задумывался. Да и сам я вдруг подумал: какое странное выражение – «стан Божий». Что оно означает? Что это за «стан» такой?

И тут Джолли снова заговорил:

– Я, к примеру, при рождении получил имя Филипп Тедро. А когда мне удалось до Мекки добраться, меня стали называть Али Мостафа. А поскольку я хадж, то есть паломничество, совершил, то обрел право называться «хаджи». Вот и получилось: Хаджи Али.

– Хаджи Али, – эхом откликнулся я.

– Только звание «хаджи» – почетное, Мисафир. Понимаешь?