Мужчины и прочие неприятности - Кристина Ляхде Страница 37

В верхнем отделении дорожной сумки осталось пустое место. Собираясь в путь, Лаура не нашла ничего очень уж необходимого для своего путешествия. Ну да, паспорт. Кредитка. Пустой блокнот и ручка. Зубная щетка. И – ничего больше. До чего же приятно, когда берешь с собой в дорогу только рюкзак и дорожную сумку!

Лаура перебрала пустые открытки. “Остров Борнхольм”… Рядом с этим названием, помещенном в углу, на первой открытке была изображена рыбная коптильня с белыми трубами, на второй – множество парусных лодок, на третьей – датский сэндвич по соседству с запотевшей кружкой пива. Лаура написала имя Розы и адрес, который помнила наизусть.

У меня нет ни малейшего представления о том, куда я направляюсь, и это совершенно нормально.

Во всяком случае – вперед, и это главное.

Лаура взглянула на лодки, подергивающиеся на беспокойных волнах. Казалось, они, связанные друг с другом в единый шаткий лодочный плот, целиком заполнили собой гавань. Десятиметровый парусник среди них выглядел как решительный шкипер. “Лодка выучит на шкипера”, – вспомнила Лаура услышанное где-то. На лодочных парусах виднелись полинявшие номера серий, и, когда какая-нибудь лодка поворачивалась на крутой волне другим бортом, Лаура могла разглядеть ее номер под финским флагом. А в небе в это время носился раздувшийся воздушный шар, похожий снизу на надувной шарик, улетевший во время Первомая.

Сверху дом выглядит как на картинке в книге сказок, как теплый фонарик в снегу. В окне кухни видна сидящая за столом семья. Отец поднимает крышку кастрюли, мать погружает в нее половник, у маленького стульчика под столом валяется Дональд Дак. Место пустует, но тарелка наполнена, потому что они пока что еще не знают, что это место останется пустым. Улыбаясь и грустя, я выбросила первый мешок с песком. Не подумайте, я не плачу! Второй. Корзина дергается и поднимается на пару метров вверх, ветер благоприятен. “Тссс”, – говорит воздушный шар, и дом начинает уменьшаться. Ветер обдувает меня, и слезы высыхают раньше, чем успевают скатиться вниз по щекам. Так долго. Так долго. Из меня так ничего и не вышло. Ничего.

Лаура написала на открытке Розе еще кое-что:

Сперва нужно было бы иметь жизнь-разминку, чтобы не потратить на никчемные занятия эту, единственную.

Или именно это и есть цель?

Затем Лаура взяла в руку овальный светлый камень, приложила его гладкую поверхность к щеке и почувствовала, как камень начал ее согревать. Поваляюсь летом на спинке, глядя на проплывающие флажки облаков. Еще за много тысячелетий до нашей эры на Земле были человеческие жилища. Камень продолжал делиться солнечным теплом, может быть, кто-то давным-давно держал этот самый камень в своих руках? Связь – вот что это было. Тепло другого человека в камне.

ТИШИНА МНОГООБРАЗНА, так же как и свет. Есть тишина удовлетворения, которая отражает мягкий свет. Холодный искусственный свет или же нервирующее сияние флуоресцентной трубки скрывает под собой тяжелое молчание. Молчание, в котором кого-то недостает, – тоска – это отдаленный ноябрьский свет; оно избегает глаз и ночи. Есть сумеречно убаюкивающая, успокаивающая задумчивая тишина, в которой мысли находят свое место, становясь окончанием дня. Но есть также темная тишина, через которую не переступишь ни единым словом. Та тишина, которая пролегла между Розой и Онни, была такого рода, что от нее можно было только сбежать, закрыв за собой дверь, переехав в другое место.

Они вышли из машины на краю поля. Холодный воздух был уже закачан, и группа людей следила за полетом красного пробного воздушного шара, стремительно исчезающего в направлении запада. Пилот кивком подтвердил направление полета, показал поднятый большой палец помощникам, и установка воздушного шара началась.

– Так как тебя интересуют воздушные потоки и тому подобное, – начала Роза, стараясь подавить в себе волнение, – я подумала, что конкретное чувство свободы могло бы тебя вдохновить. Он, конечно, воспримет подобную рациональную мотивацию. – Ты бы мог увидеть все в новой перспективе, – закончила она.

Онни молчал, уставившись на что-то впереди себя. Каркас его жизни зашатался. Он привык думать, что у него есть дела, есть работа, зарплата, машина, жена, лопата для сгребания снега, подзорная труба и опыт, прежде всего – опыт. Из этого всего была воздвигнута приемлемая основа, каменный фундамент одного и того же, надежного, постоянно повторяющегося дня. Первая трещина возникла уже давно, от смутного чувства, что у других есть нечто большее, от него скрываемое. И сейчас, в этот самый момент, Онни был абсолютно уверен, что ему чего-то не хватает, и этого “чего-то” ему не хватало уже давно, не только в течение многих лет, но – всегда. Вероятно, ему не хватало чего-то весьма существенного, некоего жизненного аспекта, того, что, например, для Розы или Лауры было яснее ясного. Этот мучающий его вопрос повис между небом и землей. А ведь нормальный вопрос не повисает в воздухе! На него получаешь ответ, и он опускается на реальный уровень, к таким же реальным вопросам, на которые были даны рациональные ответы и у которых есть свое место в этом мире. В атмосфере витало слишком много всего: слова и вопросы, погодные условия, воздушные шары… В то же время Онни чувствовал себя неполноценным, как будто бы он бежал в женской десятке, и она, подхваченная порывом ветра на страте, очутилась сразу же у финишной черты. Затем из его глаз скатилась мокрая капля, за ней – вторая, потом еще и еще. Кто я? Онни посмотрел на угрожающе раздувшийся гигантский шар, и ему вдруг захотелось страстно ответить, прочно заняв свое собственное место: “Я – тот человек, который любит поверхность земли, скальную породу, серый и красный гранит, гравий, асфальт, цоколи, кнехты, анкерные канаты, бетонные плиты, балки – все те вещи, которые никогда не восстают против силы тяжести, хотя их без конца обдувает ветер! Колонны. Кронштейны. Печатные издания. Реалистические литература и скульптура. Хлеб на закваске. Свинец”. Онни не мог понять, как из глаз может вытекать так много воды, столько капель – десятки, не меньше нескольких миллилитров! Вкус соли оказался на его губах. Уровень содержания соли в слезах тот же, что и в крови, и тот же, каким он был в первородном океане. Плач – это нечто непристойно перво бытное.

Онни мог сколько угодно желать безопасности, обыденности и ровной земной поверхности, но жил он, наблюдая за силами природы, не давая комментариев насчет выбора их направления и пути. В любой момент своей жизни он осматривался, не зная, что будет впереди, не понимая, что осталось позади. Сегодня весеннее равноденствие, какой-то там понедельник. Смерть имеет форму шара.

– ПРИШЛО ВРЕМЯ КАЖДОМУ ИДТИ своей дорогой, – сказала Роза Онни.

Она почувствовала себя чуть-чуть аморальной, как если бы уговаривала заупрямившегося, но в целом послушного ребенка. Лицо Онни оставалось неподвижным, а его взгляд был прикован к огромному нейлоновому шару, который мало-помалу начинал занимать вертикальное положение и устремляться вверх, к свободе. От верхней части шара тянулся длинный канат, и как только, раз-другой покачнувшись, шар занял верное положение, держащие его помощники сразу же разом приблизились к корзине.