Три позы Казановы - Юрий Поляков Страница 37

– Надо же, – удивился Кокотов, – какая интересная работа была у вашей мамы!

– Не надо сарказма, мой друг! – попросила Обоярова, застёгивая пуговки на блузке.

– Я больше не буду!

– Тогда слушайте! У Башкарёва я, как настоящая шпионка, выведала, что Мостолыгин – герой Афгана. Его строительная часть, ремонтируя школу в кишлаке Абдул-Анар, попала в окружение, однако он, несмотря на ранение, воодушевляя личным примером бойцов, продержался под шквальным огнём «духов» до подхода своих, за что получил орден Красного Знамени и внеочередное звание. Но меня больше интересовала личная жизнь генерала. Ещё в училище он женился на медсестре Симочке из санчасти, где недолго лежал с аппендицитом, увёл её буквально из-под носа у жениха, военного фельдшера. Жену

Мостолыгин любил безумно, ревновал страшно и однажды вызвал на дуэль проверяющего из ГлавПУРа. Тот слишком откровенно увлёкся отзывчивой Симочкой. Инспектор, разумеется, от поединка уклонился, назвав вызов «отрыжкой Средневековья», и получил по такому случаю просто в рыло. Возмутительное поведение ревнивца в погонах обсуждалось офицерским собранием и получило решительную поддержку боевого коллектива, единогласно пославшего Мостолыгина на первый Съезд народных депутатов. В Москве его кандидатуру, конечно, замылили и перевели служить куда подальше. Но и там он отличился: приказал начальнику местного военторга (под страхом прекращения текущего ремонта) не пускать в магазин офицерских жён, пока его Симочка не выберет себе лучшее из новых поступлений. Гарнизонные дамы нажаловались в Москву, Мостолыгину с удовольствием объявили выговор и задержали очередное звание. Тогда он рассердился и в августе девяносто первого сразу, без колебаний, перешёл на сторону Ельцина, прибыв на защиту Белого дома во главе военных строителей, вооружённых штыковыми и совковыми лопатами. Борис Николаевич растрогался до слёз, обнял подполковника и пил с ним до утра, а после победы демократии назначил начальником Военспецстроя, присвоив сразу звание генерал-майора.

Башкарёв нашёл в своём архиве и дал мне журнал «Служу Отечеству!» с иллюстрированным очерком «Генерал и его тыл». Симочка оказалась миловидной располневшей брюнеткой с пушком на верхней губе и томным карим взором, исполненным тайной готовности составить счастье всем мужчинам сразу. На снимках она была запечатлена в разных платьях, но непременно тёмных и отделанных мехом, а волосы её всегда вздымались в высоком начёсе. Что касается самого Мостолыгина, он выглядел типичным воякой: брав, подтянут, жилист, а в лице столько мужества, что невозможно понять, глуп он или умён. Я позвонила ему, грустно представилась супругой Лапузина и попросила принять по личному вопросу. Он поколебался, но не отказал женщине. Офицер всё-таки!

Увидев меня, Федя повалился на диван и долго хохотал: я сделала себе гарнизонную «бабетту», накинула сверху чёрную газовую косынку и надела тёмное австрийское платье с норковой опушкой по декольте. Этот наряд мама раздобыла у своей подруги-генеральши, уверявшей, что в семьдесят девятом в Вюнсдорфе она вдвое переплатила за него начальнику военторга.

Мостолыгин принял нас в штабной палатке, разбитой на краю опытного поля. У входа однорукий прапорщик в тельняшке, ловко управляясь единственной пятернёй, жарил на мангале шашлыки. Генерал же резался с порученцем в нарды, запивая азарт водочкой. Когда мы вошли, он оторвался от игры и долго, с недоумением меня рассматривал. Потом предложил нам сесть и даже выпить. Федя завёл заранее заготовленную нудную мольбу о снисхождении в размере пяти процентов. Генерал слушал, перекатывая в широких ладонях игральные кости и продолжая с интересом меня изучать. Когда Лапузин закончил, герой Афгана встал и, прохаживаясь по палатке, принялся спокойно объяснять, что не может уступить не только пять, но даже один процент. Нет, он не жадный, просто из этих пятидесяти процентов ему не достанется ничего, разве только пустяк – жене на обновку (он выразительно глянул на норковую оторочку моего платья). Деньги ему нужны, чтобы кормить личный состав и выплачивать довольствие офицерам. Скотина Ельцин, обещавший лечь на рельсы, если жизнь народа ухудшится, всех надул и раздал страну олигархам. Армия в нищете, в ничтожестве, выживать приходится за счёт внутренних и внешних резервов. Каждый рубль на счету.

– Что ж, простите нас за отнятое время! – сказала я, вставая и глядя на него глазами женщины, разочаровавшейся в своём гинекологе: – Пойдёмте, Фёдор, мы опоздаем на кладбище!

– У вас похороны? – участливо спросил генерал, делая подобающее лицо.

– Нет, сегодня день гибели моего жениха. Он пал под Кандагаром семь лет назад.

– Фамилия?

– Лейтенант Боркан, – я назвала фамилию паренька, занимавшегося карате в подпольной секции у моего первого мужа Дэна.

Севка Боркан действительно погиб в Афгане. Когда бедного мальчика привезли, мы ездили его хоронить.

– Род войск? – сухо спросил генерал.

– Десантник, – ответила я, вспомнив берет с кокардой, лежавший на цинковом гробе.

– Вроде был такой у Лебедя, – подсказал однорукий прапорщик, внося шампуры с шипящим шашлыком и наполняя палатку запахом жареного мяса, отчего мне страшно захотелось есть.

Лицо Мостолыгина потемнело, напряглось от внутренней борьбы, но затем посветлело, и он произнёс почти равнодушно:

– Да, много отличных парней там полегло. Много!

Уходя, я бросила через плечо скифский взгляд и сказала:

– Генерал, сегодня вы были таким же стойким, как при Абдул-Анаре!

И вышла.

– Ну вот уж это ты напрасно! – укорял меня Лапузин, когда мы шли к машине.

– Ещё не вечер…