С начала и до конца - Ольга Аникина Страница 36

Они легко дались в руки — ещё одно волшебство, в которое дома никто так и не смог поверить. Птицы дрожали, их острые коготки царапали мои ладони, но вырваться они не могли и не пытались. Мне стало страшно их держать, меня тоже затрясло от волнения, но разжать пальцы было немыслимо. Вот в таком виде нас и увидела стоящая на пороге мама — меня с ошалевшими глазами и двух разноцветных канареек с раскрытыми клювами, торчащими из моих кулаков.

Дома мы посадили птиц в старый круглый аквариум, прикрыли его верхнее отверстие марлей и придвинули поближе к батарее. Сначала канарейки не двигались, и мама сказала мне, чтобы я не ревела, если новые питомцы вдруг умрут: никто не знает, сколько времени провели они на морозе. Потом птицы зашевелились, и мы на нитке спустили к ним поилку, сделанную из пластиковой баночки. Жёлтая птаха, видимо, была сообразительнее оранжевой, она первая нашла воду и стала пить. Потом мама насыпала в аквариум пшена, но пшено осталось нетронутым до вечера. Когда в комнате выключили свет, из-за стекла послышался шорох и тихое чириканье. Я так и заснула, слушая, как в аквариуме тонкими голосами переговариваются две канарейки.

Знающие люди нам сказали, что птицеводы, разводящие канареек на продажу, таким способом выбраковывают неудачные экземпляры: они просто выбрасывают птиц на мороз. Когда мы с мамой пригляделись получше, мы обнаружили, что у кенара оказалось всего по два пальца на каждой лапе, а у жёлтой самочки на фоне идеально ровной окраски на шее было хорошо различимое серое пятнышко. Но для нас это не имело никакого значения, и мы купили волшебным птицам большую клетку, стеклянную поилку и целый килограмм специального канареечного корма. Кроме того, знающие люди хорошо осмотрели кенара и заявили, что, похоже, он очень молодой и относится к разновидности певчих, то есть при благоприятных условиях эта птица может научиться петь не хуже соловья. Самочка, похоже, была постарше, и ничего интересного не представляла, кроме того, что, освоившись на новом месте, она сразу предъявила самцу свои права на власть: кенару разрешалось подходить к зерну и поилке только после того, как наестся и напьётся маленькая леди с серым пятнышком на шее.

Научить кенара петь — это теперь была моя главная мечта и задача. В моём детстве Интернет ещё не существовал, а книжки по содержанию птиц было не так-то просто достать. Я бегала по библиотекам, знакомилась с орнитологами и выяснила, что для того чтобы кенар запел, ему нужен учитель. Учителем может быть любой певчий экземпляр, и необходимо, чтобы он жил в том же доме в отдельной клетке. К моему горю, взять учителя напрокат стоило дорого, настолько, что мама не только наотрез отказалась от этой идеи, но и, заметив в моём дневнике какое-то количество троек-новобранцев, вообще пригрозила отдать моих птиц продавцам на птичьем рынке или выбросить их в форточку. Тогда я нашла другой выход.

Один из орнитологов сжалился и одолжил мне на два-три месяца маленькую клетку. Туда нужно было отсадить кенара для лучшего его обучения. Это оказалось кстати ещё и по другой причине: стервозная жёлтая самочка начала отгонять самца от поилки весьма наглым способом: когда кенар наклонялся попить воды, она подлетала к нему и била клювом по голове. Темечко у бедняги полысело, но он был благороден и смирен и не отвечал своей экспрессивной даме ни единым выпадом.

Кроме того, в ларьке с кассетами, которых в девяностые годы было великое множество, я купила запись соловьиного пения. Это была редкая кассета, но продавец достал её мне под заказ, за немалые для пятиклассницы деньги. Теперь я могла включать кенару учителя и ждать, когда он сообразит, что от него требуется.

Кенар оказался способным, и первые звуки, похожие на песню, он начал выводить уже две недели спустя. Он имитировал короткие фразы, какие-то триоли и форшлаги. На большее дыхания у него не хватало: он словно бы медленно разучивал соловьиный язык по отдельным рваным кусочкам, дотошно повторял каждый однообразный ход и замолкал. Он был похож на меня, когда я училась в музыкальной школе: так же, как кенар, запинаясь на ошибках, я играла какую-нибудь пьесу Da capo al fne ^[6], повторяя по сто раз корявые мелизмы, с трудом выползающие из-под моих напряжённых пальцев. Вроде бы это тоже была мелодия, гармоничные, приятные звуки, но в них не было главного: завершённости, и, оборванные на середине фразы, они в определенный момент начинали резать ухо. К концу третьего месяца кенар воспроизводил короткие чистые отрывки и остановился на этом этапе.

Клетку нужно было возвращать. Орнитолог мне сказал, что для дальнейшего обучения самцу уже не нужна изоляция и его пора вернуть на общую территорию, тем более что с марта по июнь канарейки размножаются, а значит, можно купить им маленькое гнездо и смотреть, что из этого получится.

Самочка больше обрадовалась гнезду, чем старому боевому товарищу. На следующий же день она начала таскать в своё новое приобретение перья и прочий мусор. Кроме того, леди не забыла былую неприязнь к супругу и время от времени норовила стукнуть того клювом. Но у кенара уже имелось своё собственное утешение и защита: замолчав на сутки после переезда, он возобновил занятия пением, и мне казалось, что заученные короткие соловьиные фразы помогают ему проще переносить тяготы семейной жизни.

Однажды, когда я вернулась домой из школы, в кухне неожиданно раздалась высокая трель. Она длилась всё время, пока я стаскивала с ног неудобные китайские сапоги, пока вешала на крючок уже тесную в плечах, ношеную цигейковую шубку, пока мыла в руки в ванной комнате. Я замерла возле входа в кухню, а кенар, сделав короткую паузу, снова вытянул вверх пушистую рыжую шею и, зацепив с необычайной лёгкостью минорную триоль, начал полоскать и полоскать в своём маленьком горле какой-то новый пассаж, уже не соловьиный, а свой собственный. Это было так чисто и хорошо, что я смотрела во все глаза на стоящую высоко клетку, замерев и не смея вдохнуть. А певец весь вечер сидел на своей жёрдочке напряжённо и почти неподвижно, вытягивая из воздуха свою новую песню.

Потом вернулась с работы мама. Она тоже улыбалась, слушая нашего «ученика». Мы ужинали, а он всё пел и пел. «Не охрипнет?» — тревожно спросила мама. Я пожала плечами. Мама сняла стоящую на холодильнике клетку и поставила её на стул. Кенар замолчал. Он переступил лапами на жёрдочке, потом перепрыгнул на противоположную.

Кенар повернулся к нам другим боком, и мы увидели, что на месте, где раньше у него был левый глаз, теперь видна только влажная чёрная дырка, блестящая и страшная. От этой впадины по рыжей щеке и шее птицы бежала тёмно-коричневая дорожка, и оканчивалась она густой вязкой каплей. Кенар качнулся, снова неуверенно переступил лапами, вскинул голову и запел.

Всё это время самка настырно выковыривала клювом пёрышко, застрявшее между прутьев — ей ни до чего больше не было дела.