Кошачьи язычки - Мария Элизабет Штрауб Страница 36

Мне даже кажется, что она в каком-то смысле обрадовалась, освободившись от этого Филиппа Пиларди. Трудно представить себе Клер в роли жены и матери, охотно жертвующей собственными интересами ради интересов семьи. Клер и грудной младенец? Клер и взрослеющий непослушный сын, целиком и полностью занимающий ее внимание? Невозможно. Клер и дочь, которая не ест овощи, ни вареные, ни сырые, и вылавливает из супа морковку, отчего суп, разумеется, стынет? Клер и мужчина, который выходит из себя, потому что его рубашка не выглажена, и дряхлеющие свекор со свекровью, которым надо стричь ногти на ногах и менять белье? И так день за днем, так что на себя времени вообще не остается? Это не для нее. Она должна быть рада, что ведет тот образ жизни, который ей подходит. Наверное, стоит ей об этом сказать, только осторожно. У нее все основания быть благодарной судьбе.

Клер

Он спас меня, этот незнакомый мужчина, явившийся с клещами и без лишних слов взломавший мой чемодан. А я даже не дала ему на чай, настолько все на свете мне стало безразлично. Я перестала что-либо воспринимать. Или обо всем забываю? Потому что так хочу забыть, все забыть, а особенно — тот снегопад в Дании, когда снежинки, кружась в неостановимом танце, покрывали землю белым ковром. Белое покрывало, белые холмы и пригорки. Белое забвение, безмолвное, безразличное…

Додо

Будь я умней, не прятаться стала бы от Норы, а прихватила бы ее с собой. Если я не найду эту сумку, чем я, спрашивается, буду расплачиваться с таксистом? Но это сильнее меня, от одного вида этой ханжи меня тошнит, особенно после ее выступления за завтраком. Фу-ты ну-ты, прямо генерал-фельдмаршал. Ладно, после того как она увела у меня Ахима, она диктует правила игры. Но что касается женской солидарности — тут уж извините.

И эта ее манера постоянно требовать проявлений любви. Смотрит так, будто нож тебе в спину втыкает. Конечно, я торопилась дотащить Клер до отеля, боялась, вдруг опять хлопнется в обморок. Но фрау Клюге это объяснять бесполезно. Она же должна всеми командовать: быстрее, медленнее, а главное, так, как она решила. И все ради чего? Чтобы в тысячный раз удостовериться: наша дружба неизменна, ей каждые три часа надо в этом убеждаться, тьфу!

Ну да, в детстве мы действительно дружили, но это еще не значит, что мы обязаны дружить вечно, во всяком случае по-прежнему. То, что нас связало — вполне возможно, навсегда, — лежит совсем в другой плоскости и не имеет отношения к давней детской дружбе. Я не про ее вероломство. Я про то, что из-за нее я убила тогда собственного ребенка. Не уверена, что когда-нибудь смогу ей это простить. Как и себе. Как, между прочим, и Ахиму, хотя он ни о чем не знал. Но должен был догадаться, если он не полный кретин. Мужик, который трахает женщину, используя в качестве предохранения только дедовский календарный метод Огино, обязан предвидеть последствия, и в 77-м нам это было известно не хуже, чем сегодня.

Прошло одиннадцать лет, и это случилось со мной во второй раз — опять неожиданно. Я думала, что просто пару раз забыла принять таблетки, а когда спохватилась, было поздно. Но, наверное, подсознательно я к этому стремилась. Стремилась, чтобы мой ребенок появился на свет. Как там говорила Ма? Дети сами выбирают себе родителей. Очень может быть.

Я долго готовилась, прежде чем сообщить Ахиму, и вывалила ему все на одном дыхании, без знаков препинания: «Я-забеременела-от-тебя-и-я-сохраню-ребенка-а-ты-поступай-как-знаешь». Мы лежали на кровати в вонючей комнате, в которой я тогда жила на Хансаринг, пятый этаж без лифта, где круглые сутки воняло луком и капустой. Для господина Клюге это было сошествием в преисподнюю.

Некоторое время он молчал — взвешивал юридические последствия? Пока он молчал, я подумала, как мне будет плохо, если он еще раз исчезнет из моей жизни. Что, как не моя месть, опять свело нас вместе? Хорошо смеется тот, кто смеется последним, — так уж повелось. Я не настолько ослепла, чтобы не видеть, что нынешний Ахим — не тот, что раньше. Прежний бывал нежным и неуклюжим, с влажными от нетерпения руками, он дрожал в моих объятиях и издавал звуки, похожие на волчий вой, а по утрам пересказывал мне свои сны — ему всегда что-то снилось. Однажды рассказал, как во сне прикончил своих родителей — и это был единственный раз, когда он так долго о них говорил. Теперь он стал Нориным мужем, второе издание ее Папашки — деловой, успешный, респектабельный, любящий муж и заботливый отец, это правда. Нынешний Ахим ни за что не сорвался бы с места одной душной летней ночью, чтобы со мной махнуть на Итцштедтское озеро, он не бросился бы защищать меня от пастухов на лугу, не пил бы вина из моего рта и не стал бы воровать для меня цветы у соседки — наутро старушка фрау Йессен жутко возмущалась, что ее клумбы облысели. Нынешний Ахим покупает букеты в шикарных Flower Shop [24]— с изящными зелеными веточками, в лентах и бантах, и то если секретарша не забудет напомнить ему о важной дате. Он скукожился и превратился в хорошо выглядевшего мужчину под сорок в сшитом на заказ костюме и с безупречными манерами, члена масонской ложи, теннисного клуба и городского совета и обладателя концертного абонемента — пожалуй, это единственный пункт, по которому он отличается от Нориного Папашки, отдававшего предпочтение театральным абонементам. Когда-нибудь он начнет играть в гольф. Одним словом, теперь он — человек, способный взять себя в руки в любой жизненной ситуации. Например, такой, как сейчас.

— Ты ждешь, что я оставлю Нору? — спросил он меня наконец, тихо и сдержанно.

— Нет, — ответила я. Я и правда этого больше не хотела. С самого начала, когда мы так неожиданно сошлись с ним во второй раз, я почувствовала: между нами все не так, как раньше. Мы классно трахались, что да то да. Но не отдавались друг другу без остатка, не приносили себя в жертву друг другу, не переходили границ. Во всяком случае, я.

— Ну хорошо, — сказал он, и снова повисла пауза. Он смотрел в потолок. Размышлял. Потом родил: — Момент исключительно неподходящий. Офис переезжает…

«Спасибо, — подумала я, — ни одна свинья яснее не объяснит, почему ты выбрал Нору».

— Но не все потеряно, — продолжил он. — Понимаешь..

Еще раз спасибо, я уже знала, что он скажет. Клер держала меня в курсе Нориных дел и, соответственно, его дел тоже. Его родители совсем одряхлели, а Нора заботилась о них. Бросив ее, он лишился бы не только верной супруги, но и бесплатной сиделки. «Может быть, позже», — добавил он потом, а я про себя подумала: «Ага, когда твои старики умрут. Какой примерный сын, с ума сойти, и какая ответственность. Наверное, последний такой герой остался».

Он понял, что я не собираюсь ничего такого выкидывать, и не стал скрывать облегчения. Быстро поцеловал меня, погладил мой живот и сказал:

— Разумеется, ты можешь рассчитывать на мою поддержку.

— «Я плачу», — вот что это значит по-немецки. — Прежде всего ты должна съехать с этой квартиры. Я куплю все необходимое.

Он мне что-то такое купит, ах, скажите, пожалуйста. А я в благодарность буду держать язык за зубами и ничем не замараю его репутацию. И — опять-таки в благодарность — буду пошире раздвигать перед ним ноги. Как все просто: цена — услуга. Я разглядывала его руку с тонким обручальным кольцом, все еще лежавшую у меня на животе, и в ту минуту приняла решение. Эти пальцы больше никогда не коснутся меня. Ты не купишь меня, свинья.