Свобода от равенства и братства. Моральный кодекс строителя капитализма - Александр Никонов Страница 36

Да, люди рождаются свободными и юридически равными. Но потом… Потом, в результате социальной обработки, из них получаются совершенно разные «изделия». И, в отличие от старой, новая мораль четко осознает: ценность людей – разная. И при прочих равных, ценность хозяина выше ценности вора, ценность академика выше ценности слесаря, ценность пилота выше ценности пехотинца, а ценность семьянина-домовладельца выше ценности бомжа. Это и так ясно практически каждому на интуитивном уровне, но… Но христианские наслоения в душе современного человека поставили столь мощную помеху здравому рассудку, что душа его изо всех сил сопротивляется естественному выбору.

В своем блоге я как-то проводил очередной эксперимент на людях. Задал им старую задачку: гибнут двое – Эйнштейн и слесарь. Кого будете спасать, если спасти можно только одного? Времени на рассуждения нет. Задача, как вы понимаете, чисто теоретическая, поскольку в реальности никто не тонет. Причем я максимально облегчил задачу гражданам, подчеркнув, что слесарь Вася – пропойца и семейный тиран. Но дерьма в мозгах у большинства людей оказалось столько, что они предпочитали убить обоих – и Эйнштейна, и слесаря – лишь бы не принимать никакого решения самим! Смотреть за этим умственным стриптизом граждан было чрезвычайно забавно.

Одни затыкали глаза и уши и начинали спорить: «Да не может быть, чтобы можно было спасти только одного!..»

Другие работали под дурака: «Нет, в задаче недостаточно условий для решения. Дайте больше! Еще больше! Еще больше!..»

Третьи торговались: «А я не знаю, может быть, Эйнштейн этот ваш жену бьет?..»

Четвертые начинали выкручиваться: «А какой это Эйнштейн – который уже открыл свою теорию относительности или еще нет? Потому что если уже да, то в его спасении меньше смысла. А у слесаря, может, двое детей, которых надо еще растить». (Априорно заданного условия «при прочих равных» люди упорно не хотели замечать.)

Пятые начинали фантазировать: «А ведь мы не знаем, что будет с этим слесарем и пропойцей дальше! Быть может, он исправится и станет Буддой?» Иными словами, уже готового «Будду» – Эйнштейна – люди готовы были променять на возможного, вероятность возникновения которого из слесаря стремилась к нулю…

В общем, люди лепили любую дурь, лишь бы не принять того решения, которое самым естественным образом подсказывали им мозги. Но мозгами думать не хотел почти никто.

И пока они болтали, гибли оба персонажа… Гибли два человека вместо одного – только для того, чтобы граждане могли потешить свой ложный гуманизм, который на деле выливался в полную свою противоположность.

…Так всегда бывает при абсолютизации тезиса – он превращается в свою противоположность.

Порой, чтобы не принимать никакого решения, люди отдавались на волю случая – решали бросить монетку. То есть снимали собственную голову и вместо нее ставили рулетку.

Повторюсь: никто не тонул. Нужно было, сидя дома у компьютера, просто дать правильный ответ, но некристаллизованная деревенская муть в головах настолько затемняла сознание, что читать ответы граждан порой было просто забавно.

Одна девушка, например, в своих пространных рассуждениях договорилась до того, что заявила: «А ведь слесарь тоже нужен! Что я буду делать, когда у меня засорится канализация? Эйнштейна позову? Кто придет чинить кран, если слесарей не будет?» Баба, конечно, дура, но ее бесхитростный полудетский мозг наглядно продемонстрировал следующее: она совершенно непроизвольно положила на одну чашу весов Эйнштейна, а на другую всех слесарей планеты. Вот вам случайно выданный, сидящий в ее подсознании курс обмена. Вот реальное соотношение стоимостей. Оно и понятно: гений – штучный товар, а слесарей за небольшие деньги можно наготовить целый фронт.

Надеюсь, среди моих читателей не найдется дурака, которого поставит в тупик вопрос: кто при прочих равных превосходнее (ценнее, дороже, первосортнее, лучше) – слесарь или академик, гениальный полководец или солдат, дворник или топ-менеджер…

Моя коллега как-то рассказала такой случай. Она подошла к двери своего подъезда и с огорчением обнаружила, что кодовый замок сломан. С огорчением, потому что распахнутые ворота в подъездный рай открывали в него дорогу человекоподобным существам с дурным запахом – всяким бомжам и алкоголикам. А рядом с подъездом стояла соседка моей коллеги – алкоголичка с первого этажа. Ее по обыкновению штормило от внутреннего порывистого ветра, отчего бессмысленное алкоголическое туловище хаотически покачивалось, обретая все предоставляемые суставами степени свободы.

– Наконец-то кодовый замок сломали! – злобно пролепетало это немытое лохматое существо. – А то людя?м было не войти. Код этот поганый приходилося набирать. А я забываю его все время… Если его починят, я опять его сломаю!

– Представляешь, какая мерзота?! – возмущалась коллега. – Свезти бы всех таких в один крематорий.

– Ну так ты хоть дала этой твари пинок под задницу? Я понимаю, что этим ты ее ничему не научишь и делу никак не поможешь, но хотя бы из удовольствия и человеколюбия!..

Опустившийся человек теряет это гордое звание. Тот, кто не хочет зарабатывать деньги, чтобы достойно жить, жизни не достоин. Да и вообще он лишается всякого человеческого достоинства – просто слагает его с себя. И это интуитивно понимают многие, даже такой гуманистически настроенный провинциальный романтик, как уже цитированный мною писатель и летчик гражданской авиации Василий Ершов. Он очень добрый дядя, но тем не менее:

«Я не могу пройти мимо помойки, на которую кто-то выбросил стул со сломанной ножкой. Ну возьми ты эпоксидку, намажь, приложи, обмотай до утра – и стул, продукт труда человеческого, обретет новую жизнь. Когда я вижу, что вещь в беде, я не могу пройти мимо. Так нет же: бич не отдает. Он при мне ломает стул ногами, разжигает из него костерок и грязными черными руками смачно отправляет в рот сосиску под пивко. Он недавно украл кабель, по которому подавался ток в наши гаражи, и мы всю зиму были без света. Кабель он порубил, принес и продал приемщику цветного лома…

К зиме бич сопьется вконец, заболеет, обморозится, его подберут на улице, отрежут черные пальцы в больнице, и моя дочь будет его лечить, исполняя клятву Гиппократа. А я буду без света чинить в гараже старую машину, простужусь, тоже заболею, мой бронхит меня доконает, меня спишут, и я уже не смогу летать, зарабатывать и помогать своей взрослой дочери-врачу выжить в этом мире.

Я не могу пройти мимо сломанной и выброшенной вещи на помойке. Она не виновата, что человек определил ей такую судьбу. Но мимо человека, определившего свою судьбу – жить на помойке, – мимо Человека, Личности, которая сама низвела себя до почти животного уровня, – я пройду… Нет, животному я помогу. Бичу – никогда. Я жестокосерден, негуманен, я – человек-функция, робот, без чувств, с одной волей. Но я хорошо знаю цену Труду. Труд и только Труд создал Человека».

И последнее… Из правила человеческой неравноценности вытекает одно достойное упоминания следствие: безоговорочная допустимость аборта. Если прежняя деревенская мораль, при которой дети дохли, как мухи, ханжески протестовала и до сих пор протестует против абортов, то новая мораль четко осознает: младенец – это только заготовка для производства будущего человека. И уж тем более это касается «недоделанной заготовки» – плода в утробе матери. Его ценность ничтожна, поскольку в его производство не вложен человеческий труд, а лишь «труд» матери-природы. Человек ведь в первую очередь социальное создание, а не биологическое.