Сын аккордеониста - Бернардо Ачага Страница 36

После занятий на лесопильне мы все отправлялись на площадь и садились под сенью конских каштанов выпить пива и лимонада, которые мы брали в ресторане. «Причина неясна, но Давид явно чем-то озабочен. Это видно по его лицу», – сказал в один из таких дней Сесар. Мы с Сусанной уселись вместе с ним на скамейку, в то время как остальные, Редин, Адриан, Хосеба и Виктория, пошли рассмотреть вблизи памятник, который воздвигали на другой стороне площади в память погибших на войне. «До экзаменов осталось всего три недели», – сказал я. Это была маленькая ложь. Причиной моей озабоченности были не экзамены, а тетрадь с гориллой, с которой меня ознакомила Тереза. Я не мог думать ни о чем другом. «Я могу понять, что Виктория озабочена, но ты-то что?» – сказала Сусанна.

«У Давида свои сомнения, как и у нашего скульптора, – сказал Сесар, указывая на памятник сигаретой. Он курил свои любимые сигареты «Жан». – В конце концов все свелось к усеченной пирамиде. Сначала он сделал цилиндр, намереваясь выгравировать все имена на его поверхности. Затем пирамиду. И теперь, как видите, решил отсечь ее вершину». Он глубоко затянулся сигаретным дымом.

Мы стали рассматривать усеченную пирамиду. «Если бы они собирались поместить там имена всех, кто погиб на войне, я бы нисколько не возражала, – высказала свое мнение Сусанна. – Но мне противно, потому что они представят там только одну сторону». На ней было летнее платье оранжевого цвета и простые белые полотняные тапочки. Тот, кто совсем не знал ее, мог бы подумать, что этой девушке неведомы тревоги, что она заботится исключительно о своей внешности; но, как сказал бы Мартин, она была дочерью «человека, проигравшего войну», и это было заметно. «Сусанна совершенно права, – сказал я. – По крайней мере, могли бы поместить там имена тех, кого расстреляли в Обабе». Едва закончив фразу, я увидел список из тетради, словно он был перед моими глазами: Умберто, старый Гоена, молодой Гоена, Эусебио, Отеро, Портабуру, учителя, американец.

На усеченной пирамиде фигурировали лишь имена двух «павших», выгравированные золотыми буквами на черном мраморе: Хосе Итуррино и Хесус Мария Габирондо, один из братьев Берлино. Имя второго брата, автора письма, которое мне прочитала Тереза, еще предстояло вырезать.

«А что ты знаешь о тех, кто был расстрелян в Обабе, Давид?» – спросил меня Сесар. «Очень немного. Но я хотел бы узнать побольше», – сказал я. Сусанна засмеялась: «Он меняется. До сегодняшнего дня он жил только аккордеоном». В руке она держала за хвостик шапочку от каштана, которой, смеясь, слегка ударила меня по голове. Сесар сказал мне все тем же сердечным тоном: «Именно поэтому он и ходит последнее время такой озабоченный. У него раскрылись глаза, и он стал видеть мир».

К нам подошел Редин и предложил пойти в ресторан на нижнем этаже здания муниципалитета. Они с Сесаром, как правило, обедали в этом ресторане, поскольку там было спокойнее, чем на площади. «Мне хочется выпить вермута, – сказал он. – Говорят, это отвратительный напиток. Что даже сам владелец «Чинзано» его терпеть не может. Но я вдруг почувствовал внезапную ностальгию по его вкусу». Сесар взглянул на него поверх очков: «Мне он тоже не нравится. Но я и представить себе не мог, что с владельцем «Чинзано» происходит то же самое. Ты уверен, Хавьер?» Он называл коллегу его настоящим именем: Хавьер. «Мне об этом поведал Хемингуэй Однажды его пригласили на прием, который давал владелец «Чинзано», и он попросил вермута, дабы оказать честь гостеприимному хозяину. Но к нему подошел владелец и сказал: «Ты что это пьешь такую гадость?» Отвел его в уединенное место и угостил виски». Редин засмеялся, мы тоже. «Ну так пошли к муниципалитету, – сказал Сесар, поднимаясь со скамейки. – Если мне дозволено выражаться на манер гуманитариев, я испытываю внезапную ностальгию по салату в этом ресторане». Мы сделали знак нашим товарищам, которые продолжали стоять у памятника, чтобы они шли с нами.

Под аркадой здания муниципального совета была мемориальная доска с более чем тридцатью именами, выгравированными черными буквами. Первыми здесь также шли Хосе Итуррино и Хесус Мария Габирондо. Антонио Габирондо стоял двенадцатым. «Видишь? Половина букв стерта. Поэтому и сооружают новый памятник», – сказал Сесар. У имени Антонио Габирондо не хватало пяти букв, можно было прочесть только «нио абирондо». «Достаточно было восстановить буквы, – сказал Хосеба, – городку это вышло бы значительно дешевле». Адриан взял его руку и подержал ее поднятой кверху, как это делают с победителями в боксерском поединке: «Это сказал сын управляющего «Древесины Обабы». – «У фашистов все же есть какая-никакая своя душонка, – заявил Сесар. – Они не хотят, чтобы их товарищи канули в забвение. Кроме того, эта усеченная пирамида на площади значительно лучше выражает то, что произошло. У нее отсекли вершину, как отсекают голову, когда лишают жизни… Этот скульптор знает, что делает». Мы все ждали, что он завершит свою речь саркастическим смехом, но он остался серьезным.