Последнее слово за мной - Паула Уолл Страница 36

Повесив стетоскоп на шею, он взял Шарлотту за запястье и стал считать пульс.

Женщины в его кабинете обычно либо болтали без умолку, либо не произносили ни слова. В присутствии Адама им было не по себе: одни беспокоились, оставаясь с ним наедине, другим, напротив, именно это и нравилось.

— Сейчас в горах красота, — сказал Адам, делая пометки в медицинской карте.

Его нервировало, что Шарлотта совершенно не нервничает.

— Размышляя о Божьих творениях, мы постепенно приближаемся к Господу, — процитировал он, постукивая по колену пациентки резиновым молоточком.

— Повторение чужих умных мыслей не делает умным вас самого, — резко заявила Шарлотта, дернув ногой. — Птичка в витрине у Хетти Тейлор цитирует Мильтона.

Пока Адам изучал состояние здоровья Шарлотты, Шарлотта изучала его самого. Не одна девица клюнула на его белокурую и голубоглазую смазливость. А по мнению Шарлотты, он был слащав, как пудель. Адам Монтгомери был недостаточно хорош для ее племянницы. И от этого произнести заранее заготовленную фразу было только сложнее.

— Я хочу, чтобы вы приглядели за Анджелой, пока меня не будет.

— Приглядел за ней?

— Не упускайте ее из виду.

— Не упускать из виду?

— Боже правый, да что с вами такое? Мне что, написать вам подробную инструкцию в картинках?

Адам отпрянул от смотрового стола, быстро развернулся к раковине и стал яростно тереть руки под брызжущей из крана струей.

— Зачем? — спросил он наконец.

— Потому что чужая отбивная на сковородке всегда вкуснее, чем своя в тарелке, — сказала Шарлотта.

Адаму никогда не приходило в голову, что у Анджелы на тарелке уже может быть своя порция отбивной. Он тут же принялся строить догадки о том, кто бы мог быть этим мясом.

— Я бы никогда не причинил Анджеле вреда, — заверил он Шарлотту.

— Если б я думала, что вы можете хоть на грош ей навредить, — произнесла она, спрыгнув со смотрового стола, — я бы уже давно всадила вам пулю промеж глаз.

После разговора об отбивных Шарлотта почувствовала, что проголодалась. Неважно, закончил Адам осмотр или нет, с нее довольно.

Адам проводил ее к выходу. В холле Шарлотта ненадолго замешкалась. Вдоль стен свежеотремонтированного помещения и возле филодендрона выстроилась целая очередь из пациентов.

— Сдается мне, ваш медицинский бизнес идет в гору, — заметила Шарлотта.

— Двадцать семь процентов роста по сравнению с прошлым годом, — механически ответил Адам.

— Отрадно знать, — сухо сказала Шарлотта по пути к дверям, — что со времени вашего здесь появления у нас настолько выросла заболеваемость.

* * *

Всю следующую неделю врач думал о чем угодно, только не о медицине. Дважды он пытался смерить пациентам температуру перьевой ручкой, и, если бы сестра Маршалл не помешала ему, он бы наложил Букеру Эрхарту гипс на ожог от сумаха. [20]Вскоре по городу распространилась молва: если только вы не истекаете кровью и не находитесь на последнем издыхании, не ходите к доктору Монтгомери — так у вас больше шансов выжить.

Ни у кого даже сомнений не возникало, в чем корень проблемы.

— Не так-то легко танцевать тустеп, когда весь город отсчитывает такт, — заметил шериф, откусывая от пирога с кокосовым кремом.

— Если ты взял ведро, — сказал Вилли, высунувшись в окошко, — это еще не значит, что в колонке есть вода.

Пока Чарли Эрхарт, покряхтывая, протискивался в дверь с коробкой фирменной ветчины Ребы, сама Реба болтала ложечкой в кофейной чашке, растворяя кубик льда. С подгибающимися от тяжести коленями он подтащил ношу к стойке, ожидая распоряжения, куда ее опустить.

— Был у меня когда-то хряк-производитель, не мог как следует вздрючить свинью, пока кто-то смотрит, — сказала Реба, медленно размешивая кофе. — Он все наяривал и наяривал, а свинья все визжала и визжала. И ничего. Вот жалость-то.

Чарли пыхтел и отдувался, лицо побагровело.

— А зачем мне хряк-производитель, который никого не производит? — продолжала Реба, уткнувшись носом в чашку.

Чарли грохнул коробку на стойку рядом с Ребой с такой силой, что металлический держатель для салфеток подпрыгнул.

Вилли и шериф переглянулись. Все двадцать пять лет брака Чарли обращался с Ребой не лучше, чем с собачонкой. Велел сидеть — она сидела. Приказывал что-то принести — приносила. Когда он бросал ей косточку, она глодала ее до тех пор, пока он не давал команды остановиться.

Но когда ветчинный бизнес Ребы стал процветать, соотношение сил изменилось. Теперь Реба держала мужа если и не под каблуком, то как минимум под бочкой с солониной.

— Если бы та старая свинья была с ним малость поласковей, — вспылил Чарли, — он бы оттрахал ее не хуже, чем другие.

Когда Реба выходила за Чарли замуж, тот был красавцем. Реба любила его до умопомрачения. Но двадцать пять лет скупости и пренебрежения уменьшили образ Чарли в глазах Ребы до состояния высохшего, сморщенного яблока.

— Я предпочитаю самцов, от которых есть хоть какая-то польза, — произнесла Реба, изучая отражение своего новенького золотого зуба на поверхности держателя для салфеток. — Если, конечно, свинина, при жизни просто любившая потрахаться, не будет цениться на рынке выше.

* * *

— Тут жареная курица, фаршированные яйца, картофельный салат, батон хлеба, маринованные огурцы, ветчина, печенье, ореховый пирог и термос с охлажденным чаем, — сказала Анджела, вручая корзину для пикников Летти.

— А кукурузного хлеба нету? — осведомилась Шарлотта с заднего сиденья «линкольна».

— Ты не говорила мне, что хочешь кукурузного хлеба.

— Когда умру, не забудьте меня похоронить, — проворчала Шарлотта. — Напоминаю на случай, если об этом я тоже раньше не говорила.

Летти сидела впереди, рядом с мистером Нэллсом. Между ними лежала свернутая шерстяная шаль — если горный воздух вдруг окажется слишком прохладным для ее ног, а на коленях у женщины покоилась библия — вдруг во время поездки случится второе пришествие? Дикси расположилась сзади, рядом с Шарлоттой.

— Поцелуй меня, как всегда, — твердо потребовала девочка.

Анджела рассмеялась. И чем только она умудрилась заслужить такой чудесный подарок?

— По поцелую на каждый час дня, — не унималась Дикси, и Анджела осыпала ее повернутое кверху личико поцелуями.

— И один — на вечность, — добавила Анджела, целуя дочку в кончик носа.

Она зажмурилась и прижалась лбом к лобику Дикси, запоминая запах ее кожи и мерность ее дыхания, помечая ее, как кошка помечает своих котят. Может, это из-за того, что она родилась на цветочной клумбе, а может, потому, что Анджела при родах запускала пальцы в землю, словно корни, — в общем, как бы там ни было, но девочка твердо стояла на ногах. Она никогда не задумывалась об абстрактных вещах, только о том, что можно увидеть, потрогать или услышать. Ее жажда жизни перевешивала всё. Но при этом у нее было доброе сердечко, и это означало больше, чем все остальные качества вместе взятые.