Игры с хищником - Сергей Алексеев Страница 36

– Нет, Сыч, ничего больше не будет!

– Ну почему?! Ты в общежитии не испугалась, когда девчонки были. А здесь никто не видит...

– Так надо! – Рита встрепала свои волосы. – Так надо!

– Зачем?..

– Чтобы помнил меня всю жизнь! – Она заговорила, будто колдовала. – Чтоб тосковал по мне, чтоб вспоминал и сох, сох и вспоминал. Всю-всю жизнь, до конца. До последнего часа, до последнего вздоха. И чтоб, умирая, мое имя назвал!

Он отступил, а Рита засмеялась прямо перед его лицом, сложила губы трубочкой, дунула ему в открытый рот и в тот же миг убежала.

Колдовство ее подействовало.

Он помнил Риту Жулину всю жизнь, и образ ее прочно сидел в сознании, внезапно всплывая, если слышался знакомый запах, виделся случайный поворот головы другой женщины, взмах руки или едва уловимая, похожая голосовая вибрация. Он привык к этому, как привыкают и не замечают характерных особенностей собственного вида – формы лица, носа, выражения глаз, цвета волос. Все это существует само по себе и даже не требует большого внимания, пока кто-нибудь не спросит, а почему, например, у тебя такой подбородок?

Сейчас, размышляя о жизни, но пытаясь объяснить причину смерти, он неожиданно подумал, что взрыв на танковом стрельбище и пережитая трагедия гибели товарищей определили его судьбу.

Прозвище оторвалось от него еще в Катайске, хотя дядя иногда называл его Сычом, но на всю жизнь остался седой чуб, благодаря которому он стал выглядеть взрослее. И это отмечали не только фабричные девушки: после десятилетки директор школы почему-то посоветовал поступать в военное училище и сам, будучи отставным офицером, объяснил, что слово «карьера», ругаемое в обычной жизни, в армии явление положительное. А у него сильное, волевое и не по годам взрослое лицо, что немаловажно в военном деле и карьере, – настоящий командир, за которым пойдут в атаку, так и должен выглядеть.

И потом, в кадрах, когда повышают по службе, смотрят на фотографии в личном деле и интуитивно руководствуются тем, каков офицер на внешний вид.

В Катайске было пехотное военное училище, не очень-то привлекавшее выпускников школы, ибо в то время все хотели быть летчиками, ракетчиками или уж танкистами. Кроме того, курсанты этого училища часто встречались на улице – с утра до вечера чистили в городе снег либо мели тротуары, весной кололи лед, летом красили фасады и выглядели вечно замурзанными, грязными и какими-то недокормленно-синими. Когда же дядя узнал о совете директора школы, тот час ухватился, поскольку сам когда-то мечтал стать офицером, да еще мать настроил, которая написала в письме, чтобы он поступал в училище. Сыча зажали со всех сторон, и, превозмогая себя, он принес документы в военкомат, через который тогда набирали курсантов. Парень с седым чубом сразу понравился, и его отправили в команду абитуриентов, которые копали траншеи на хлебозаводе. Целый месяц он ковырял лопатой глину, ел пряники, которые приносили заводские девчонки, писал вечерами письма Рите и еще тогда тайно решил завалить экзамены. Когда наконец их переодели в новенькие гимнастерки и посадили за парты, Сыч умышленно наделал ошибок в сочинении и написал такую ерунду, что ему даже тройки не поставили – а с тройками тогда принимали.

Разозленный военком пригрозил:

– Если такой тупой – в армию пойдешь матросом. На четыре года!

И этой же осенью, даже не дав времени съездить к матери, его призвали на срочную, как и обещали, на Северный флот.

Уже вкусивший службы Сыч целый год писал письма своей невесте, красил корабли и маршировал по причалу, прежде чем попал матросом на катер химической разведки. Тут-то его и заметил замполит, стал вести беседы, спрашивать о родных, и когда узнал, что он с десятилеткой, да еще сын погибшего на фронте политрука, тот час определил его судьбу и, несмотря на протесты, отправил в политотдел. Там с ним побеседовали и, выписали направление в высшее военно-политическое училище.

Учеба сразу ему понравилась, потому как здесь не гоняли мести городские улицы, а по-настоящему занимались в классах, библиотеках, хоть и была строевая подготовка и первый год не пускали в увольнение, но жили почти свободно, без армейского крика и муштры. Сыча, пришедшего с флота, назначили командиром отделения, и он впервые ощутил себя человеком. После первого курса он приехал домой в парадной курсантской форме, целый месяц ходил на танцы с Ритой, уже теперь на людях, не скрываясь, и она даже иногда брала его под ручку с левой стороны, как и положено ходить с военными. И когда проходили мимо ее подружек, невероятно гордилась, задирала нос, чтобы потом, когда оставались одни, над этим вволю посмеяться.

– Я буду женой офицера! – веселилась она. – А если ты дослужишься до генерала, то стану генеральшей! Ты уедешь, – потом шептала она в плечо, когда они находили уединенное место за городом или в ночном парке. – А я останусь и снова надену черный платок...

Он тогда не верил, что Рита ведет монашеский образ жизни, ибо все еще свежо было в памяти, как она после их лунной ночи на берегу мельничного омута преспокойно пошла гулять с фронтовиком. И вышла бы за него, если б старшина-танкист в ссоре не застрелил ее избранника. Не верил и потому решил не искушаться и не искушать ее судьбу, поэтому в первом же отпуске они договорились, что после второго курса, когда Сыча отпустят из казармы на квартиру (а такое благо было, но лишь для отличников), Рита приедет к нему в Москву и они станут жить вместе, как муж и жена, пусть даже без регистрации, поскольку курсантам тогда негласно запрещали браки.

– Миленький, ты учись отлично! – умоляла Рита, когда они расставались на вокзале. – Старайся, родненький! Ну пожалуйста!

Ему казалось, что Рита просит так лишь потому, что боится не выдержать долгого расставания.

Кроме политработников, училище готовило офицеров спецпропаганды, которые во время войны должны были подрывать моральный дух противника и склонять его к сдаче в плен. Но брали на этот курс только после двух лет учебы и при условии отличного знания хотя бы одного иностранного языка. Без особого напряжения, всего за два года Сыч выучил английский, был зачислен на элитный курс, но оказалось, что теперь ему вместо летнего отпуска следует ехать в Западную группу войск, на специальную языковую практику. Как мог, он утешал Риту письмами из Германии, мол, все равно на зиму отпустят из казармы, однако не отпустили по причине того, что курсанты-спецпропагандисты связаны с особыми секретами и, пока не получат офицерского звания, не имеют права надолго покидать училище. На самом деле все было по-другому: отпущенным на вольное житье полагались квартирные и пайковые, а денег уже не было, ибо началось сокращение армии.

Приказ о расформировании училища пришел на последнем году учебы. Способных курсантов растолкали по другим, в том числе и командным военным вузам, однако спецпропагандистам позволили закончить образование, хотя должны были выпустить уже не в военной форме, а только офицерами запаса. Причем выпускали без всякого последующего направления, просто так, на улицу...