Комплекс Ромео - Андрей Донцов Страница 36

Блин. Мне очень вредит моя деликатность – как писал Веничка. Вернее даже – это не деликатность. Это вера в какие—то условности, замешанные на мнимой гордости. Какая здесь гордость…

«Увидел опасность – сматывай сразу. Ничего не боятся только подонки. Настоящие люди – всегда на измене», – фраза из отечественного кинематографа.

Хотя наличие Иржичеха на свободе говорило о том, что меня, скорее всего, не ищут, и зря я расстался со своей привычной внешностью.

– И ты должен мне что—то сказать. Прямо сейчас. О том, что пропало из квартиры вместе с тобой. Иначе при всем моем к тебе уважении…

Неужели он так расстроился из—за подшивки журнала «Эсквайер» на английском языке? А что там еще могло пропасть?

Да, сказать что—то надо было. А что здесь скажешь?

В коридор выпорхнула закутанная в белую простыню на античный манер Лиза. С распущенными, как у фурии, волосами и с широко распахнутыми глазами, ожидающая ввода в свою поэтическую гавань огромной флотилии, болтающейся между иржичеховых ног. Увидев меня, она оторопело взвизгнула, и простынь упала к ее ногам, оголив крупное белое тело, которое вот так полноценно я видел, надо сказать, впервые.

Каким—то юмористически размашистым пинком, достойным лучших номеров «Лицедеев», Иржичех умудрился затолкнуть ее в квартиру и захлопнуть дверь одновременно. В проеме двери на прощанье мелькнула широкая полоса, разделяющая ее грушевидные ягодицы.

– А это как понимать, – попробовал я перейти в слабую контратаку.

– Искал тебя и вышел на нее. О том, как ты себя вел по отношению к ней, будет отдельная тема…

Э—э нет. Так я точно на самолет не успею.

– Ты слышал, какие она стихи пишет? Слышал?

Меня несильно встряхнули и ударили затылком об решетку. Пакет с Дарьей выпал из рук.

Но это было только начало.

Иржичех распалялся медленно, зато остановить его потом было невозможно.

Из квартиры доносились поэтические рыдания Лизы.

Никакой злости я к Иржи не испытывал. Все—таки он был мой спаситель. Даже если б он стал колотить своими гигантскими кулаками по башке, вряд ли хоть капля ответной агрессии появилась в моем сердце.

Внезапно Иржи—спаситель сам подкинул мне подсказку.

– Мне Толик Постнов спрашивал, – Иржи всегда так говорил: «Мне спрашивал», какой же он все—таки милый! – может, тебя все—таки… тогда успели распетушить… ну, там… в квартире?

«Гениально! – подумал я. – А ведь это, черт возьми, шанс».

Моя голова уткнулась в его могучее плечо, и поток слез сделал его мокрым в считанные секунды.

Вот таким грубым клоунским методом. С рыданием в голос. Ничего сложного в этом нет. Взять и зарыдать. При нашей—то жизни тем более. Наиграть, как лошадь – так называлось это в нашей театральной студии. Но весь секрет успеха был в быстроте и резкости. Иржичех мгновенно опешил.

– Я не мог… Не мог… – Рыдания заглушали мой голос, душили меня, мне сделалось мгновенно плохо на самом деле – это была побочная сторона эффекта, сопровождающая данный метод. – Не мог тебе признаться… Иржи… признаться в этом…

– Надо было, – обомлело выдавил из себя Иржичех. Хватка его ослабла, одна рука уже не держала, а гладила.

Я медленно выполз из его объятий.

Из квартиры доносился истеричный вопль поэтессы: «Не убивай его, Алеша!»

«Алеша, не убивай Сашу!» – как это было мило, заботливо и по—женски. Сколько смысла в этих простых человеческих словах. Я продолжал реветь белугой.

Самым трудным было, не сбавляя рыданий, нагнуться за пакетом с Дарьей, который валялся в ногах Иржи, так, чтобы это выглядело естественно и не прагматично.

Взяв пакет, можно было форсировать события.

Я резко рванул к лифту, крикнув в морду Иржичеха: «Я не могу смотреть тебе в глаза…»

Боже мой, кому я хотел оставить Дарью.

В аэропорт. Скорее. Как же разламывается башка… Но куда деть икону?

Оставался единственный выход. На Войковской жил Михалыч. Мастер с большими грустными глазами.