Захват Московии - Михаил Гиголашвили Страница 36

Я вполуха и вполслуха слушал-слышал, как Алка учит меня, что надо отвечать на допросе — «ничего не знаю, ничего не видел, турист-интурист»:

— Ничего не говорить, молчать… Скажешь одно словечко — они из тебя сто вытащат… Что, у тебя две головы с ними связываться?

— Иногда думаю, что у меня не две, а три или четыре головы, — пошутил я, но сам подумал, откуда она знает, что у моего далекого предка с отцовской стороны — Рюдигера — было, согласно семейной легенде, действительно, две головы.

И мне вдруг захотелось рассказать это хорошим людям. Что-то подгоняло, словно растягивало меня изнутри, давило на мозг, заставляло говорить так быстро, что я слышал свои слова раньше, чем успевал оборачивать в них мысли…

Это была речевая течь, которая иногда открывалась во мне после ступора.

Да, мой предок, некий Рюдигер, обладал двумя головами, которые росли из его шеи, как два цветка из одной лунки. Одна голова у Рюдигера была главная, основная, а вторая — поменьше, побочная, но очень живая и бойкая. Она не ела, не говорила, но вздыхала, только охала или блаженно улыбалась, отваливаясь на плечо, как тряпичный Касперле. Рюдигер аккуратно брил и причесывал ее перед зеркалом. Сам двуголовый человек жил припеваючи — гулял по рынкам и трактирам, люди толпами ходили за ним, и стоило малой голове начать кривляться или строить рожи, как деньги дождём сыпались в таз.

На вопрос, какой головой он думает, спит ли вторая голова, видит ли сны, Рюдигер не мог вразумительно ответить. Напрямую он своего второго лица тоже видеть не мог (только в зеркале) и во время пирушек не знал, что эта хитрая головка корчит сбоку.

Рюдигер говорил, что разницы между рукой, ногой и этой второй головой он не видит и не знает, известны ли второй голове его мысли. Он подозревал, что известны, потому что при появлении красивых женщин малая головка так оживлялась и начинала так уморительно вздыхать и охать, что все покатывались с хохоту, а бедный Рюдигер пытался руками закрыть бесстыжие глаза и заткнуть нахальный рот малой головы. Женщин у него была масса, ибо, по слухам, членов у него тоже было два — один большой, основной, а второй поменьше, вспомогательный, для которого всегда, впрочем, находилась работа. Некоторые дамы лобызались исключительно со второй головой, утверждая, что она необыкновенно нежна и трепетна, а Рюдигер говорил, что баба и с трехголовым драконом переспит из любопытства, если только пламя не помешает.

Был он нрава легкого и окончил свою жизнь в довольстве, среди чад и домочадцев. У одного внука было шесть пальцев на левой ноге, и дедушка Рюдигер успокаивал шестипалого малыша: «Это ерунда, ты же видишь — у меня две головы, а ничего, всё в порядке! Это совсем не страшно!» Кстати, никто из детей этой второй головы не боялся — они совали ей пальцы в рот и нос, а если какой-нибудь малыш вдруг начинал плакать от страха, на голову надевали черный колпак — и дело с концом. Когда дедушка Рюдигер умер, были сомнения, не закрыть ли в гробу вторую голову капюшоном, но знающие люди говорили, что этого делать не следует.

— Какие ужасы! — сказала Земфира-Алка, слушавшая напряженно, до пота на верхней губе.

А старик, поправив квадратые очки, в ответ сообщил: как раз вчера в ларьке он прочитал, что в Англии лет десять назад родились сиамские близнецы, девочки, тело у них — одно, а головы — две; и до школы жили мирно, проблемы начались потом: сколько их — одна или две? Раз головы отвечали на уроках самостоятельно, в журналах стояло два имени. Но вот когда подошло время брать водительские права, полицейские заартачились: кто ведет машину? На кого права выписывать? Кто сдает, какая голова машиной управляет? А медицинскую страховку платить — одну или две?.. Тело одно, но зубов-то — шестьдесят четыре, не говоря уже о четырёх глазах, четырёх ушах, двух носах и двух ртах!..

Тут из-за двери послышались топот, движения тел, глухие толчки, вскрики:

— Ну, падлы, козлы, фашисты ёбаные, вашу мать!..

— Свою еби, — со смехом отвечали ему, и опять — тупые глухие толчки, топотание сапог по полу, стоны, потом скрипы и грохот двери.

Мы слушали это с испугом.

— Повели кого-то… Беспредельники, убийцы, — пробормотал Самуил Матвеич. Алка вздохнула:

— Меня недавно на субботнике пять оперативников три часа подряд драли… Звери!.. Обопьются, обнюхаются, накурятся, у них же изъятой наркоты полные закрома, вещдоками забиты под тюбетейку — и нагрянут прямо на дом… А не дашь, пискнешь — в тюрьму законопатят или вообще жизни лишат, как вот Вальку из Нижнего… В лесу нашли, всю трактором расквашенную, по куску татуировки брат опознал… Но ты не бойся, тебя они не тронут, они иноземцев боятся…

— Никого они не боятся, — подавленно сказал Самуил Матвеич.

— Ну, опасаются, суки ебёные…

— А как правильно — «ёбаный» или «ебёный»?.. Или «ебатый»?.. Это же всё пассивные причастия? — завертелось в голове, слетело на язык и вылетело изо рта.

Алка молча вздохнула полными буграми. Отозвался Самуил Матвеич:

— Не дай вам бог этим причастием причаститься… Скажите лучше, к вам евреи едут?

— Нет, не едут. Откуда? Куда?

Старик переложил свои неподвижные крючковые руки:

— Не к вам лично, а в Германию… Я слышал, много едут…

— Я тоже слышал, — ответил я неопределенно, хотя и знал по университету, что есть такая еврейская эмиграция, «Kontingent-Flüchtlinge» называется, что само по себе по-немецки звучит довольно глупо: «контингент — беженцы», как понять — вечные беженцы?.. — Слышал. Но не знаю.

Повздыхали и притихли, замолкли, думая не о приятном.

После рассказа о двухголовом предке я устал — поток иссяк, наступило болото, мысли превратились в рассыпчатую массу, мозги втянулись в кости. И так всегда — то изо рта слова не выплюнешь, то они без контроля вылезают… Я был так утомлен, что, кажется, вздремнул. Но вскоре всполошился от скрежета ключа в дверях. Это пришли за стариком:

— Самуилыч, вышел из камеры!

— Не бзди, дашь им штуку баксов — отпустят, — поддержала его Алка.

— Да где эти штуки-то?.. На деревьях растут, что ли? — бормотал тот, выбираясь из камеры и придерживая берет. — Всего доброго! Звоните, Фредя!

Мы остались одни. Алка сразу подвинулась по скамье, начала, жарко трогая меня за колени и руки, рассказывать о сестре, что должна деньги привезти: мучается она с двумя сыновьями и мужем — все беспробудно пьют, младшего недавно замели за драку, дали трёшку, на меньшее денег не хватило, прокурор прожорливый попался; и муж озверел без работы — фабрика, где они при Советах трусы-кальсоны шили, закрылась, перепродалась, потом и вовсе сгорела, а директор с деньгами и страховкой исчез; а недавно один фраер украл у неё из комода деньги, собранные на Турцию, и молодые девки-сучки со всей России едут в Москву проститутствовать, отбивают клиента, и жизнь дорожает, а мужики грубеют….

Я был забит в угол. Не бежать же от неё?.. И куда?.. Она еще ближе пододвинулась ко мне, положила голову на плечо, стала мечтать, как приедет ко мне в Мюнхен и будет там работать с богатыми надёжными и чистыми бюргерами, что она — специалистка своего дела, от неё никто без удовольствия не уходил, потому что опыт есть.