Стороны света - Алексей Варламов Страница 36

Свежий ветер апрельских перемен благотворно подействовал на его душу, Балашов понял, что во всех его жизненных невзгодах была виновата не Антонина, не японцы и не целина, а проклятая эпоха застоя, губившая самых достойных людей. И Балашов был счастлив, что сумел одолеть это тяжкое время и дожил до светлых дней обновления. Теперь его душа страстно требовала реабилитации, восстановления в партии, откуда изгнала его торговая мафия, он обращался в самые высшие инстанции и ожидал благоприятного ответа, но, увы, бюрократизм пустил слишком сильные корни в обществе и даже в этой высшей и праведной инстанции, и балашовская просьба осталась неудовлетворенной.

Но теперь он верил в народ и шел к простым людям, его неуемная энергия разбрызгивалась во все стороны, как кипящее масло со сковородки. Балашов читал лекции в красном уголке, судил товарищеским судом пьяниц, злостных алиментщиков и забулдыг, несколько раз выступал в окрестных школах с рассказами о героическом покорении целины, участником коего он был. Однако его политическая карьера вскоре закончилась крахом, целина к тому времени не только что вышла из моды, но и стала опасной, район, где жила Антонина, переименовали обратно в Черемушкинский, а в ЖЭКе Балашову и вовсе заявили, что он по другому адресу прописан. Балашов перестроился и переключился было рассказывать байки из заграничной жизни мужикам-доминошникам, но те не захотели слушать про фантастические сделки, интриги и марокканских девочек и строго отстучали Балашову – не трепись, не похож ты на бывшего начальника, поди те не в трущобах живут.

И Балашову ничего не оставалось, как окончательно смириться, перекочевать к Антонине, и скоро ему и впрямь стало казаться, что он прожил у нее всю жизнь и ничего другого, ни взлетов, ни падений, ни степи, ни скитаний, в его жизни не было, а была только эта ворчливая, властная женщина с гладко зачесанными волосами. Иногда Балашов пытался указать Антонине, как жить, но, в отличие от высоких инстанций, Антонина оказалась строптивой и полностью игнорировала воззрения супруга на домашнюю экономику. Балашов сердился, обзывал ее злюкой и дурой набитой, Антонина не отставала, и случалось, супруги по нескольку дней не разговаривали и совершали трапезу порознь.

Эти размолвки Балашов тщательно переживал, разговаривал сам с собой, бубнил, а у Антонины времени на переживания не оставалось. Иринка часто подкидывала ей внука, и снова приходилось ночами вставать к его кроватке, но теперь сил таскать ребенка на руках у нее не было, и она тихо баюкала его непозабытыми словами. Сама Иринка не приходила принципиально.

– Потому что ты, мама, конечно, прости, но он тебя предал, а теперь ты ему подставляешь обе щеки. Можно подумать, что ты всю жизнь хранила ему верность и только ждала того часа, когда он со всеми своими болячками сядет тебе на шею. А потом, глядя на таких, как ты, они все начинают так думать. Что можно бросать женщину с ребенком, кобелиться, а она все вывезет, будет терпеть, ждать, утешать. И он еще недоволен, что я с ним, видите ли, недостаточно ласкова. А я не хочу превращаться в ломовую лошадь. Я и без мужа прекрасно проживу. Ребенок у меня есть, и больше мне ничего не надо.

Вскоре она и впрямь развелась и стала жить вдвоем с сыном. Антонина отнеслась к разводу дочери спокойно, а на Балашова это событие произвело удручающее впечатление. Он перестал атаковать прессу своими наставлениями, забыл о герое московской перестройки, бывшем, как и он сам, жертвой мафии и бюрократов. Теперь целыми днями он мучился и думал, вспоминал свою жизнь и расспрашивал Антонину, как она жила без него в самые тяжкие годы, и сопоставлял, и высчитывал, и получалось так, что именно тогда, когда задыхался и умирал его маленький сын, он познавал сладкий вкус жизни. И чем хуже и отчаяннее было Антонине, тем, как назло, по годам и числам, было легче и веселее ему. Антонина с ужасом замечала, что этот пожилой мужчина, почти старик, с одутловатым лицом и одышкой, к которому она так привыкла, что перестала воспринимать его отдельно от себя, изводит себя и мается душевной болью.

И снова не спал по ночам Балашов, ворочался у себя за ширмой и, не давая уснуть, шел на кухню и курил бесчисленные папиросы. Антонина как тень шла следом и пыталась его утешить, но Балашов с новой мстительностью выспрашивал ее о прошлом. Она старалась ничего не рассказывать, отвлекала его, уводила в сторону, как малое дитя, но Балашов наседал на нее со всей стариковской упрямостью и твердолобостью, допытываясь до малейших деталей, и она все ему рассказывала, потому что в старости люди не властны над памятью. А Балашов вспоминал свое, перебирал по крохам и песчинкам, пытаясь отыскать какие-то блестки.

Но больше всего его мучили мысли не об Антонине, а о детях – Балашов твердо знал, что именно они, а не он, сытый, устроенный, расплачиваются за его грехи. Его сын, женившийся на женщине на десять лет старше его, с двумя детьми, сын, у которого были глаза человека, не принадлежавшего самому себе. Дочь – никогда Балашов не верил, что Ирина сама оставила мужа, не могло такого быть, его дочь бросили, обманули, и ничем он ни помочь, ни вступиться за нее не мог. И это бессилие было хуже любой боли, хуже наказания, его нельзя было никому высказать и некуда было уйти.

Иринка жила вдвоем с сыном в коммуналке, которая досталась ей после развода и разъезда с бывшим супругом. Балашов пытался уговорить ее сам и передавал через Антонину, просил переехать в его пустующую квартиру, но Иринка отказывалась. И шикарная квартира, которую ему стоило адских трудов получить, потому что он был женат и имелась площадь его жены, его не прописывали одного и прописали только потому, что это был валютный кооператив, а Балашов был большой начальник, – эта дивная квартира пустовала. И тогда Балашов подумал, что единственное утешение, которое может быть у человека в старости, – это знать, что ты нужен, нужен чем угодно – своими силами, любовью, временем, деньгами, дачей, квартирой, подарками, связями, и тем самым оправдывать свое существование. И опять он ощутил не зависть или неприязнь, но глухую тоску, оттого что жена его сполна была награждена тем, чего был лишен он.

Он знал, что Антонина простила ему все, что могла простить, и относилась спокойно и легко, как к самой себе, но замутненная душа Балашова не могла принять этого прощения. И тогда он стал исподволь продумывать мысль о том, чтобы уйти от Антонины и скоротать свой век одному – принимать от нее заботу он считал себя больше не вправе. Но при этом он испытывал странное предубеждение против своей квартиры. Возвращаться туда Балашову казалось невозможным. Потому ли, что он считал эту квартиру принадлежащей дочери или она была связана с теми воспоминаниями, которых он бежал, а может быть, Балашов просто понимал, что Антонина найдет его там и привезет обратно, но так или иначе он решил отказаться от всего нажитого, уехать из Москвы и затеряться.

Балашов дождался того дня, когда Антонина уехала сидеть с внуком, и оставил ей короткую записку, где просил его простить, не искать и писал, что хочет теперь одного – чтобы та таинственная сила, которая была властна над его жизнью, смеялась над ним, топила и вытаскивала из грязи, чтобы она наказала его и сняла проклятие с близких ему людей. Затем он собрал свои пожитки и отправился на Казанский вокзал, откуда много лет назад увозил его на целину длиннющий состав с теплушками. Здесь, в душном зале, в огромной очереди старику сделалось дурно, и он потерял сознание.