Философы с большой дороги - Тибор Фишер Страница 36

Я кладу телефонную трубку обратно. В горле першит, словно там застряла буква «Z», я почти готов разрыдаться.

* * *

Работа грабителем банков имеет свои преимущества – вы вольны сами выбирать часы работы и при этом в любое время вольны убедиться в том, что ваша кровать готова послужить вам верой и правдой. (Если исключить из рассмотрения длительное тюремное заключение в компании лиц, чье сходство с дерьмом может нанести серьезный урон репутации последнего.)

Недостатки дневного пребывания в постели 1.1

Я отдал этому занятию пятьдесят лет, но покуда не нашел в нем ни одного недостатка. Вам таковые известны? Поделитесь. Лени редко воздается должное. Полагаю, лишь потому, что ее почитатели слишком ленивы, чтобы складывать панегирики в ее честь. Пренебрежение ранним завтраком – самый необременительный из пороков. Да и порок ли? Оставаясь в постели, вы избегаете гордыни самостояния. Вы готовы бесконечно, по собственной воле, вновь и вновь унизить себя, пребывая в горизонтальном положении. Это прекрасно. Вы можете предаваться этому пороку где угодно, и если вы в этом поднаторели, то никому нет нужды знать, чем вы заняты. Все прочее требует времени, траты сил, денег. Леность – подобно божественным идеям – разлита всюду. И передозировка вам не грозит.

Недостатки дневного пребывания в постели 1.2

Говоря по правде, в постели нельзя пить; ну разве что вы лежите под капельницей... Провалявшись в постели целый день (в надежде, что блистательные идеи снизойдут в этот мир, озарив именно ваше сознание), вы дважды в выигрыше: хорошо проведя время, вы чувствуете, как вас просто начинает переполнять добродетель – ведь сегодня вы не брали в рот ни капли спиртного – и у вас есть повод выйти и отпраздновать этот замечательный факт, пропустив рюмочку-другую.

Подозреваю, что большинство рабов дурной привычки на самом деле вовсе не жаждут от нее избавиться (ибо вряд ли вы стали бы добровольно привыкать к тому, что не доставляет вам никакого удовольствия). Они хотят лишь нормальных деловых отношений с довлеющим им пороком – разумного компромисса, без которого немыслимо деловое сотрудничество. Я не хочу, чтобы хороший херес отправил меня на хер, чтобы моя привязанность к мадерам превратила меня в добычу кладбищенских мародеров. Скажем осторожно – иногда не хочу.

Проведя мысленную рекогносцировку, я избираю целью набега ближайший бар – «Зуав». Когда приспичит выпить, актуальна лишь сама выпивка – и ничего, кроме выпивки.

Уже на подходе к бару я огибаю карету «скорой помощи» с работающей мигалкой, замершую посреди дороги. Вокруг успела собраться небольшая толпа. Несчастному, распростертому на асфальте, уже оказана необходимая помощь – его накрыли одеялом; смерть не промахнулась. В этих случаях с двадцати метров, не имея медицинского образования, можно уверенно констатировать летальный исход: жертва, будь она жива, не стала бы укрываться с головой.

Я бочком пробираюсь между зеваками, выстроившимися полукругом, краем глаза отмечая двух полицейских, делающих пометки в своих блокнотах. Под ногами хрустят осколки лобового стекла. Начинает накрапывать дождь, но конгрегация и не собирается расходиться.

Не знаю, почему тех, кто сбегается взглянуть на катастрофы, часто называют упырями. Это вовсе не так. Все мы когда-нибудь да видели тела сбитых машиной людей – зрелище малопривлекательное. Соблазн для зевак не в этом: никому не доставляет радости вид ближнего, испытавшего на собственной шкуре правоту слогана «Прочные бамперы – удар по рынку». Дело не в жажде «жареного», дело в стремлении быть хоть чем-то полезным несчастному. Замереть на месте катастрофы – одна из таких же мелких любезностей, как дать прикурить или объяснить дорогу, никто не в силах отказать в ней незнакомцу.

Спуск в бар, спокойно и чинно. «Двойной „Забубенный“, пожалуйста». Помещение погружено во мрак, на столах, создавая «романтическую атмосферу», горят свечи.

И тут без всякого предупреждения моя душа на скоростном лифте ухает на минус четырнадцатый этаж. Приподнятое настроение остается где-то в невозвратном далеке.

Единственная мысль

В голове бьется единственная мысль: пожалуйста, пожалуйста, умоляю, пожалуйста, скажите же мне – что же такое здесь происходит.

Казалось бы, когда за спиной несколько тысячелетий мышления, когда мысль веками высиживали в инкубаторах самых светлых голов, наш бизнес давно должен был обрести прочное основание. Мы же – мы все так же бьемся лбами об умопостигаемое сущее и ищем квинтэссенцию экзистенции, и все то же пламя поджидает в конце эона меня, как ждало оно Фалеса. Мы обзавелись массой логий: эпистемологией, телеологией, эсхатологией, – но и на волосок не стали ближе к тому, чтобы обрести верифицируемые свидетельства; что же все-таки происходит с нашим миром. Все, что у нас есть, – лишь старые бабьи сказки, старые бредни философов, старые гимны старым богам – жалкая горстка чужих взглядов, трещащих по швам и расползающихся, как ветошка.

Zut alors

[Одно из самых распространенных французских ругательств: Merde alors!]

Я смотрю на огонек свечи. Он кажется столь реальным. Я кажусь столь реальным. Небольшой огонек, неистовый – и доверчивый. Когда-нибудь пламя вроде этого огонька – с пятью сотнями приятелей – собьет с меня последнюю спесь, превратив в то, что я и есть на самом деле. Прах, утративший шулерскую способность прикидываться чем-то, кроме праха. Конец игры. Может, и стоило бы оставить инструкции на случай смерти, но участь моих останков волнует меня не больше, чем судьба какой-нибудь Заирской красной суки, вымирающей как вид. Что меня действительно беспокоит: а вдруг мы таки восстанем из мертвых, а мне не найдется тела?

Каковы тут реальные единицы измерения? Как вы делаете духовные отжимания? Как вы творите добро и как вы узнаете, что заняты именно этим? Двухтысячный год. Великая встреча двойки и трех нулей, а мы все так же ищем забвения в чужих горестях (посещении тюрем, посадке лесов, работе в колониях для прокаженных, создании приютов для престарелых ослов, воспитании детей), или в готовых рецептах спасения мира, исходящих от людей, у которых с небом – прямая телефонная связь, или во всяческих «измах».

С момента возрождения в Париже общества зютистов в 1883 году его члены регулярно встречались в доме 139 на улице Ренне (обычно во вторник вечером). Большинство из них были поэтами, всему заявлявшими «Zut!». Всякий «изм» – все тот же «зютизм»; этакое мозговое устройство, дающее ответ на любую ситуацию, – труха, наполнитель.

Мироздание и я

В конце концов, покуда Небеса совершают свой суточный оборот, служитель разума до девяти раз может позволить себе взять тайм-аут, если все идет к тому, что нанесено оскорбление рассудку, если возобладал страх. Право слово, факты вроде того, что Господь решил воплотиться в нулевом году нашей эры в семье плотника из Иудеи или сделал избранным Своим сосудом какого-то торговца верблюдами, ничуть не удивительней субатомных кунштюков зет-знает-каких квазичастиц.