Короткометражные чувства - Наталья Рубанова Страница 36

Она-то его замечает, сердце-то ее стучит, прохожие-то плывут перед глазами, а ладони-то — всегда сухие — ни с того ни сего мокнут. Но самое-то жуткое — другое: в низу живота как будто екает, а екая, отрывается и летит, летит, летит себе уже, под ноги шмякается, шлепается, трепыхается и — растекается, растекается, течет, волной накрывая: топит. «Тпр-р-ру!» — останавливает она себя и, судорожно нацепляя на живое лицо мертвую маску, поворачивается к Страстному бульвару, хотя со стороны Страстного никого не ждет.

— А… — он хлопает ее по плечу. — Привет, — они внезапно, взмыв из отрицательных чисел в иной числовой ряд — пространство, неизвестное ни ученым, ни женам и любовницам сих ученых, — начинают смеяться одинаковости собственных вкусов и неловко теребят герберы.

Он изучает ее лицо с наполовину съехавшей набок маской — тайно, по диагонали; она разглядывает его покрасневшие уши и затылок, когда он отворачивается, чтобы откашляться: он всегда кашляет, всегда! Хронически простужен, но сегодня на удивленье чисто выбрит — впрочем, они не виделись несколько зим, да и не считали те: вероятно, за определенное количество снежных периодов можно научиться пользоваться качественными бритвенными принадлежностями.

Ей кажется, будто она порезалась и чудом не ойкает, хотя это вот «Ой!» так и рвется наружу. «Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму, — но этот-то певучий голос с архивной пленки ей уж точно чудится, — тебя вели нарезом, — но почему, почему так явно? — по сердцу моему…»

Снег идет для всех приматов — работает на публику — и одновременно для каждого в отдельности. Никто не хочет думать, будто хлопья — чужие; нет-нет, они предназначены только для него одного, единственного и неповторимого, гениального и непонятого, ироничного и эгоистичного! Снег — всего лишь осадки, а если Наше Всё его и о-по-э-ти-зи-ро-вал, то… «А? Что-что?»

«Господи, если ты есть — а ты ведь есть — так вот, слушай! Так хочется иногда обнять эти проклятые плечи, зарыться в густую шевелюру, смахнуть снег с ресниц!» Как странно… это единственный экземпляр м.р., к которому она до сих пор испытывает подобные чувства, остальных же — просто? сложно? — не замечает, они для нее не существуют «как класс», «как вид», как Люцифер знает что… «А? Что?» Черт! Черт, черт, черт!! «Как хочется прижаться к ее островатой груди, напоминающей экзотический плод, провести ладонью по ёжикотуманному затылку, расстегнуть молнию на узких черных джинсах, утонуть в ее печальных глазах… А ведь так и подумал — утонуть в ее печальных глазах. Совсем как в мелодраме»; неужели это — он? А у него ведь есть Катенька, нормальная, родители в загранке, учится в МГИМО, любит его, ранимая, скромная даже — только вот опаздывает всегда и глаза у нее кукольные какие-то, до того синие… а у этой? «У этой какие глаза?» Он присвистнул от неожиданности: у этой вовсе нет глаз.

— Слышь, ты куда глаза-то дела? — Да так, спрятала… — Погоди. У тебя же они такого цвета были… — Какого? — Черт, черт… Сумасшедшего. — Сумасшедшего? — Да. — А еще какого? — Еще какого? — Да, еще какого? — Рыжего, как герберы, вот какого… — он кивает на цветы. — Когда потом на спину переворачивалась, и…

Легким движением руки она вернула глаза обратно: те и впрямь казались рыжими.

— Ну, ты даешь, — он выдохнул. — Только они как будто и твои, и чужие одновременно. — Конечно, чужие, сколько зим… — Да, зим… а ты думаешь, бывает только «лет»? — Я не думаю, ничего я уже не думаю… — А помнишь вывеску в Большом Козихинском? «Товарищество Творчество ТРУД Творческо-производственное объединение». — Да, смешно. И далма в кафе. Помнишь далму? — И водку. — И водку. — Существует несколько вариантов выхода из запоя, поделиться? — Бог велел делиться. — Записывай. — Да я запомню. — Во-первых, чайную ложку нашатыря надо развести в стакане воды и выпить залпом. — Помогает? — Кому как. Вообще, хорошо пить литра три жидкости в сутки. «Боржоми» — чудненько: щелочная, газированная… Или столовую ложку уксуса — только девятипроцентного — разведи в литре воды, варенья туда — и пей целый день. Если отекаешь — мочегонное: «Верошпирон» — четыре таблетки или «Триампур» — его поменьше, одну-две. — Хм-м-м. — Да. Организм-то ацетальдегидом отравлен! Яд. Поддерживать себя надо. Опять же, «Полифепан» — за час до еды и таблеток три раза на день, «Феназепам», если есть, по таблетке утром и днем, а на ночь — две. Еще бы хорошо «Ноотропил» — по три капсулы утром и днем до еды. — Ты откуда знаешь тонкости? — В наркоцентре служу. А ты кому? — Советскому Союзу. — Так он же распался. — Не помню, я тогда пил как раз… — Приходи ко мне лечиться и корова, и волчица… Еще нужен витамин С. Густой бульон из баранины то ж… — Ты меня вылечишь? — И тебя вылечат. — Да я зашился, уж полгода.

«Как будто бы железом, обмокнутым в сурьму…» Смотрит на часы — а на часах у него целая жизнь — и вспоминает ее, и сравнивает с Катенькой, а Катенька всегда опаздывает… «…тебя вели нарезом по сердцу моему…» Герберы неловко тыкаются друг в друга — совсем как незнакомые приматы, столкнувшиеся в лифте.

— Жри! Жри! Жри ржаной корж, рожа! — проскандировавшие подростки в банданах, проходившие мимо памятника Нашему Всему, вырвали его из оцепенения: идущий впереди нес флаг с веселым Роджером, а остальные, явно датые или обкуренные, повторяли как заклинание: — Жри! Жри! Жри ржаной корж, рожа! Жри! Жри! Жри ржа…

Прохожие не обращали на идущих вместе малчиков-дивачек никакого внимания — наверное, если б те оказались голыми, на них и снизошла бы толика усталого столичного любопытства, и то ненадолго, и то — не наверняка.

— …и каждое утро я прохожу мимо двух радостных заведений на этой самой Дмитровке: кожно-венерологического диспансера № 3 и психоневрологического № 14 — ну, они напротив ЛЕНКОМа, знаешь? Над обоими — вывеска «С Новым годом!». — Хорошо, что не «Добро пожаловать!» — Недобро…

Катенька и Марина направлялись тем временем в сторону малчиков-дивачек, идущих вместе, и почти синхронно поглядывали на часы, а Наше Всё, припорошенный снегом, окончательно отвернулся от суетливого мирка, как если б оказался из плоти и крови. Катенька же и Марина приближались к памятнику с разных сторон одной огромной улицы и уже заметили их — ее и его. Происходило всё, точно по сговору, и выглядело довольно кинематографично, а потому едва ли правдоподобно: так, одна — слева, другая — справа, и дотронулись до интересующих каждую плеч.

Он, отвернувшись от той, чье имя еще долго не сможет произнести спокойно, словно очнулся и протянул Катеньке рыжие герберы. Секундой позже Марина получила такие же, и сердце ее забилось, и краска залила лицо, обрамленное пепельными волосами, и захотелось провалиться сквозь землю от счастья, смешанного со стыдом.

«Познакомьтесь, Марина, — Ёжик-В-Тумане поцеловала девушку в белом полушубке и сумасшедших ботфортах, и Марина еще больше смутилась, и Катенька ахнула да заморгала кукольными своими глазками, а он стоял как дурак, как идиот, как даун, что там еще… — Мужчина и женщина имеют равные права и свободы и равные возможности для их реализации — статья 12-я главы второй Конституции РФ. А гетеросексуальность как всеобщий биологический стандарт — всего лишь принудительный политический институт», — подмигнув ему и подхватив подругу, она прошла сквозь снег, который и не думал, что работает на публику.