В обличье вепря - Лоуренс Норфолк Страница 36

И тогда он ринулся на своих охотников, потому что иначе поступить не мог. Он должен был ринуться на них и увидеть, как они прячутся в ложном святилище из тростника. Должно быть, он рвал и топтал их, пронзал их клыками, бил головой и ломал. Ел их? Этого он не помнил. Были пробелы. Ему следовало держаться ближе, удерживать в ноздрях их запах, навострять уши на каждый их шаг, как раньше. Он позволил себе отойти на некую странную дистанцию. Должно быть, он шел галопом, потому что земля разверзалась под ним и, казалось, растягивалась бесконечно, когда все его четыре копыта отрывались от жесткого торфа, который отграничивал лес от края озера и от набегающих на берег волн. Были краткие, воздушные мгновения, когда он ничего не знал и не помнил о земле под ногами. Он мчался навстречу деяниям, которые должны были свершиться в тростниковых зарослях, окаймляющих озеро Трихониду, которым надлежало быть записанными на телах охотников, а затем, свершив положенное, мчался от этих деяний прочь. От причиненного ущерба.

Он убежал сюда, в пещеру, и стал ждать, и вот теперь ожидание подошло к концу.

Он услышал шорох их шагов у входа и перестук камушков. Он увидел их силуэты на фоне входного проема. Сперва мужчина, в доспехе и шлеме, и вертит в руках копье, потом женщина, с луком на изготовку, и, наконец, собака, носом в землю, пластаясь по каменной поверхности. У входа они чуть помешкали. Мужчина повернулся к женщине и что-то сказал. Та кивнула, потянулась к колчану, вынула стрелу и положила ее на тетиву. Вепрь видел, как она натянула лук: так, что, казалось, он вот-вот лопнет. Бронзовый наконечник стрелы подрагивает, нащупывая ту единственно верную линию, по которой стрела пронзит воздух и вопьется в его плоть. Вепрь вслушался в ноту этой однострунной лиры, дожидаясь, пока затвердевшие подушечки ее пальцев не ослабят натяжение и не пошлют сигнал к началу его собственной дикой музыки. Еще чуть-чуть, подумал он.

Его легкие наполнялись и пустели, разбухали и съеживались. Еще один вздох, подумал он. В себя, а потом наружу.

Сейчас.

* * *

Камни кололи ему ступни и, отлетая, били в голени. Меланион бежал и, пока бежал, понял, что не успеет. Он увидел, как Аталанта потянулась за стрелой и отвернулась от него — одним движением. Пасть пещеры дохнула тьмой, которая прокатилась над ними как облако дыма, окутав сперва Мелеагра, а потом и женщину. Она сделала шаг — собака у ноги — и исчезла. И тогда кратер стал пустым, если не считать его самого, и тихим, если не считать затухающего эха его шагов.

И никаких следов. Ни от нош, ни от копыта, и никаких других знаков, по которым можно было бы рассказать историю обо всем, что было. Ночной охотник считывает знаки там, где все другие ничего не видят, но вот когда подводят знаки… Он поднял взгляд от земли на темное лезвие входа в пещеру, но не увидел там никакого движения, и никто оттуда не вышел. Аталанта, Мелеагр, вепрь — они ушли за тот предел, до которого он мог за ними следовать. Что он без них?

Он вдохнул полной грудью, и сухой холодный воздух обжег ему горло. Он знал это место, хотя никогда здесь не был и даже не слыхал о нем. Его солнечный двойник остался на берегу залива, там, где они впервые встретились и соединились, выкрикивая собственные имена, возводя из звуков святилище, которое станет отправной точкой этого похода. Здесь было повторение и отрицание того, первого места: молчаливый, резной из камня кратер.

А между ними протянулась перекрученная плетенка оставленных охотниками следов, и она становилась все тоньше по мере того, как каждая отдельная ниточка изнашивалась, а затем пресекалась, И здесь, здесь, у него под ногами, и сейчас никаких следов не осталось вовсе.

Они были в пещере — те, кто выжил; и тьма, присущая этому замкнутому пространству, мешала ему, а тишина выталкивала его наружу. Он стоял и ждал, а вокруг понемногу темнело.

А потом из устья тьмы пришел звук. Поначалу он был похож на тихий шепот, но постепенно набирал силу, так, словно некий голос пробовал перейти на членораздельную речь или огромные легкие набирали воздух, и каждый вдох был чуть глубже предшествующего. Звук набухал и рос, пока не заполнил собой весь воздух, заставив окрестные скалы реверберировать эхом. Он припал к земле в наползающем со всех сторон сумраке, а громоподобная перекличка возвигла мощную звуковую колонну, основанием которой стало все пустое пространство вокруг, а ствол вознесся в небо.

Сначала он услышал крики тех, кто погиб в камышах, и рев пламени в Калидонском храме. Потом песня обрела наконец стройность и он услышал первые имена — имена героев — и узнал в них руины былого дворца, построенного на той стороне залива, напротив Калидона. И только двух имен он не услышал, имен людей, которых проследил досюда: Мелеагра и Аталанты, Они были со зверем, чье обличье стало их судьбой и чью собственную судьбу они сейчас лепили по своему образу и подобию.

Но образы, с ними связанные, были многообразны невероятно, да и сам вепрь, что ни миг, тоже норовил поменять обличье. Его эпитеты вспыхивали в сумерках, его атрибуты звенели в ушах Меланиона. В этой песне он рассыпался на составные части вепря: на путаные цепочки его следов, на части тела, разбросанные и похороненные в земле Калидона, на склонах Аракинфа и здесь.

Именно здесь Аталанте суждено было стать «Аталантой», а Мелеагру переодеться в костюм «Мелеагра». Именно здесь вепрю надлежало быть поделенным на части, будто бы для жертвоприношения: мясо людям, потроха богам [120].