Кровавый меридиан, или Закатный багрянец на западе - Кормак Маккарти Страница 36

Но мы-то не обречены, считал я. Глянул вверх, а он, судья, уже забирается по склону с сумкой через плечо, цепляясь руками и ногами и опираясь на винтовку, как на альпеншток. Мы все полезли следом. Не прошли и половины пути, как внизу, на равнине, завиднелись дикари. Мы стали карабкаться дальше. При самом скверном раскладе, думал я, лучше броситься в кратер, чем оказаться в лапах этих зверей. Мы забирались всё выше и, наверное, где-то к полудню достигли вершины. Ну, вот и всё. Дикари милях в десяти. Я оглядел товарищей: выглядели они неважно. Утратили чувство собственного достоинства. Все добрые малые, как были, так и есть, мне их вид не понравился, и я подумал, что судья послан нам как проклятие. Тем не менее тогда он доказал, что я не прав. Теперь же мне снова трудно что-то сказать однозначно.

Судья, он крупный, но всё равно добрался до края этого конуса первым и встал, озираясь, будто лез туда полюбоваться красотами пейзажа. Потом уселся на камни и давай скрести их ножом. Мы подтягивались один за другим, а он сидел спиной к этой зияющей дыре и скрёб, и велел нам делать то же самое. Это была сера. Полоса серы по краю кратера, ярко-жёлтая и сверкающая, и кварц в ней блестит кое-где, но в основном чистая сера. Мы соскребали её и мелко дробили ножами, пока у нас не образовалось фунта два, и тогда судья взял сумки, подошёл к углублению в скале, вывалил туда древесный уголь и селитру, смешал всё это руками и добавил серу.

Я подумал, не потребуется ли от нас окропить это своей кровью, как франкмасонам, но дело обстояло иначе. Пока он перемешивал всё это руками всухую, дикари внизу на равнине приближались, а когда я снова посмотрел на судью, этот громадный безволосый гоблин стоял и мочился на эту смесь, эдак от души мочился, подняв руку и призывая нас последовать его примеру.

Мы всё равно уже наполовину обезумели. И выстроились в ряд. Делавары и все остальные. Все, кроме Глэнтона, тот был погружён в раздумья. Вытащили свои причиндалы и давай поливать. Вокруг разлетаются брызги мочи, а судья стоит на коленях, перемешивает эту массу голыми руками, крича «ссыте, друзья мои, ссыте во спасение собственных душ ваших, ибо разве не видите — вон они, краснокожие», и смеётся не переставая, и из всей этой мешанины у него получилось вонючее чёрное тесто, по запаху — дьявольское месиво, и к нему, я считаю, приложил руку сам этот проклятый темноликий кондитер, не без этого, а судья берёт нож и раскладывает это месиво на камнях, обращённых к югу, лезвием размазывая его тонким слоем и поглядывая одним глазом на солнце. Весь измазанный чёрным, провонявший мочой и серой, он, ухмыляясь, орудует ножом с поразительной ловкостью, словно каждый день только этим и занимается. Закончив, он откидывается назад, вытирает руки о грудь и начинает вместе со всеми наблюдать за дикарями.

К тому времени те уже вышли на malpaís. У них был следопыт, он шёл за нами след в след по этим голым камням, задерживаясь у каждого тупика и подзывая остальных. Уж не знаю, как он нас выслеживал. По запаху, что ли. Вскоре уже было слышно, как они переговариваются там, внизу. Потом они нас заметили.

Один Господь во славе его знает, что они при этом подумали. Они были рассредоточены по лаве, один указал на нас, и все задрали головы. Вне сомнения, как громом поражённые. Ещё бы, увидеть одиннадцать человек, устроившихся на самом краю этого выжженного атолла, словно птицы, сбившиеся с пути. Они заговорили между собой, а мы не сводили с них глаз, гадая, пошлют ли они кого поискать, куда делись наши лошади, но они этого не сделали. Жадность превозмогла всё остальное, и они устремились к основанию конуса, наперегонки карабкаясь по лаве.

Я считал, что в нашем распоряжении остаётся какой-то час. Мы смотрели на дикарей, смотрели, как сохнет на камнях вонючее тесто судьи, смотрели, как на солнце находит туча. Один за другим все переставали смотреть на камни или на дикарей или на то и другое вместе, потому что туча, похоже, действительно наладилась прямо на солнце и могла закрыть его чуть ли не на час, а это был последний час, который у нас оставался. Ну, а судья сидел и писал что-то в своей маленькой книжонке. Заметив, как и остальные, эту тучу, он отложил книжонку и вместе со всеми стал за ней наблюдать. Никто не говорил ни слова. Никто не ругался и не молился, мы только смотрели. И туча лишь задела солнце краешком и поплыла дальше, никакой тени на нас не упало. Судья взял свою записную книжку и снова давай в ней писать. Я не сводил с него глаз. Потом я спустился, пошатываясь, и дотронулся до куска этой штуки рукой. Она пылала жаром. Я прошёл вдоль края: дикари поднимались со всех сторон, потому что было всё равно, где забираться по этому голому и усыпанному гравием склону. Стал искать какие-нибудь камни, чтобы швырнуть вниз, но все они были не больше кулака, лишь мелкий гравий и куски породы. Глянул на Глэнтона: тот наблюдал за судьёй и, казалось, ничего не соображал.

И вот судья закрывает свою книжонку, снимает кожаную рубашку, расстилает её в небольшой выемке и велит нам принести эту его дрянь. Народ вынул ножи и принялся соскребать всё это дело, а он ещё предупреждает, мол, смотрите не высеките искру на кремнях. Мы насыпали на рубашку целую кучу этого добра, и он стал рубить и толочь её ножом. И громко так говорит: Капитан Глэнтон.

Капитан Глэнтон. Представляешь? Капитан Глэнтон, говорит он. Подойдите и зарядите-ка эту свою двустволку, посмотрим, что тут у нас получилось.

Глэнтон подошёл с винтовкой, насыпал полную зарядную полку, зарядил оба ствола, загнал две пули с пыжами, вставил капсюли и шагнул к краю. Но судья задумал иное.

Туда, в утробу этой штуки, велел он, и Глэнтон даже не спросил зачем. Он прошёл по скату внутреннего края кратера к границе этого жуткого дымохода, выставил над ним винтовку, нацелив прямо вниз, взвёл курок и выстрелил.

Такой звук тебе вряд ли где доведётся услышать. Меня аж передёрнуло. Он выстрелил из обоих стволов, потом посмотрел на нас, потом на судью. Судья лишь махнул рукой и продолжал толочь, а потом велел всем наполнить рожки и пороховницы, что мы и сделали, подходя к нему один за другим по кругу, как на исповеди. И когда каждый получил свою долю, он наполнил собственную пороховницу, вынул пистолеты и стал заряжать. До ближайшего дикаря на склоне оставалось не больше фарлонга. Мы были готовы броситься на них, но судья снова решил по-своему. Он расстрелял свои пистолеты в кратер, делая паузы между выстрелами, все десять камор, а пока перезаряжал, сделал нам знак не показываться. После всей этой пальбы дикари на какой-то миг остановились, потому что, скорее всего, были уверены, что у нас совсем нет пороха. И тут судья выходит на край — вынул из сумки хорошую белую полотняную рубаху и давай размахивать ею перед краснокожими и кричать по-испански.

От этой картины у тебя бы просто слёзы на глаза навернулись. Все мертвы, я один остался, кричал он. Смилостивитесь. Todos muertos. Todos. [125]И машет рубашкой. Господи, они от такого аж затявкали на склоне, как собаки, а он, судья, поворачивается с этой своей улыбочкой к нам: Джентльмены. И это было всё, что он сказал. Пистолеты у него были заткнуты за спиной, он вытаскивает их из-за пояса, по одному в каждой руке — а он прекрасно владеет и той и другой рукой, как паук, может писать обеими руками одновременно, и я даже видел, как он это делает, — и начинает убивать индейцев. Нам второго приглашения не требовалось. Боже, ну я бойня была. Первым же залпом мы прикончили ровно дюжину, но на этом не успокоились. Прежде чем последний бедняга черномазый добрался до конца склона, пятьдесят восемь человек уже валялись, перестрелянные, среди камней. Они просто сползали вниз по склону, как мякина по лотку, кто туда, кто сюда, их у подножия целая цепочка образовалась. Уперев стволы винтовок в серу, мы подстрелили ещё девятерых на лаве, когда они туда побежали. Охота из засады — вот что это было. Некоторые даже пари держали. Последний получил пулю, когда удрал чуть ли не за милю от винтовок, и это при том, что мчался он как угорелый. Все стреляли очень метко, и не было ни одной осечки с этим необычным порохом.