Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт Страница 36

В Лондоне Мэндер провел целые сутки, и, видимо, напрасно. Немного утешало лишь то, что теперь он спокойно поедет домой. Джордж вернулся бы еще вчера — мама болела, и надолго оставлять ее одну не хотелось, — но в банке, где он надеялся взять ссуду, тянули с решением кредитного комитета.

Два месяца назад Мэндер сократил последнего работника, у которого не было иждивенцев. Мастерству молодого формовщика, сына кузнеца, позавидовал бы любой из сытых богачей со вчерашнего ужина. Парень отказался пожать Джорджу руку, а через пару дней прислал ему по почте три фунта, бонус к последней зарплате. Он собирался к сестре в Ливерпуль и в подачках не нуждался.

Война давно кончилась, а ее яд продолжал убивать. Сегодня люди умирали не от газа и штыков, а со стыда.

Если не случится чудо, рано или поздно литейную придется закрыть: уже десять лет дела идут плохо, а последние четыре года мастерская приносит убытки. Как и многих других, Мэндера разорял быстро растущий импорт.

Мэндер почувствовал, что поезд тронулся. Надо же, он не заметил, как закрыл глаза. Вчерашний вечер он провел в клубе с теми, кого считал друзьями. От бренди болела голова. Запах сигар пропитал и костюм, и волосы. Господи, вчера даже волосы казались доказательством его никчемности! Почти сорокалетний, он давно поседел, а вот лысеть даже не начал. Боб Паунтни, в школьные годы худосочный плакса, а ныне преуспевающий импортер тканей, дернул Джорджа за волосы и поинтересовался, каким клеем он их приклеил. «Или намертво к голове пристрелил, а, старина?» Шутку Паунтни встретили взрывами пьяного хохота. Все собравшиеся — банкиры, биржевые маклеры, застройщики, — все лысели. Неужели ради финансового успеха ему, Джорджу, нужно облысеть?

Джордж почти не сомневался, что литейную не спасти. Отец и дед строили ее с таким трудом, а он стал свидетелем краха. После университета у Джорджа язык не повернулся заявить отцу, что чугунные ворота, ограды, каминные решетки и запчасти его не интересуют. Не желая казаться жестоким и неблагодарным, он решил немного выждать и попросить разрешения освоить другую профессию. Ему хотелось путешествовать. Но через год началась война, и юношеские мечты так и остались мечтами.

Вопреки своему желанию, добровольцем Джордж не записался. Он был нужен в литейной. Из-за нехватки рабочих рук его, к великой радости родителей, в армию не призвали. Это стало первым шагом по дороге в никуда. Джордж жил дома, работал в литейной, знакомился с членами лондонского клуба, в котором состоял отец, с управляющими банка, где отец хранил сбережения, с друзьями отца, с их сыновьями. Кентских приятелей он растерял, а сейчас очень многих не было в живых.

Время от времени Джордж встречался с женщинами. С Констанс из Британской библиотеки он обедал, когда приезжал в Лондон, с разведенной Лилли Стивенс ходил в театр, с Дороти, вдовой и дочерью маминой подруги, откровенничал. Дороти мрачно заявляла, что любви больше не ждет, а хочет лишь доброты и дружеского участия. Он же — дурак дураком! — до сих пор мечтал о чем-то большем.

Годы пролетали мимо, семейное дело буксовало, буксовало и заглохло. Рассуждая логически, Джордж понимал, что в банкротстве литейной не виноват, хотя всегда чувствовал: в его руках она пойдет ко дну.

Его мать не представляла, как плохи дела, и Джордж надеялся, что объяснять ей не придется. Настоящее перестало интересовать маму много лет назад, и сейчас она жила смутными воспоминаниями. Она уже почти не помнила ни покойную дочь, которая была на два года младше Джорджа, ни брата, который умер от коклюша, ни мужа, которому успела порядком надоесть.

Сверток на багажной полке предназначался маме. «Вояж по Шотландии», новую настольную игру, Джордж купил в «Хамлиз» на Риджент-стрит. На следующей неделе Агнес (так звали маму) исполнялось восемьдесят два, и в подарок она просила только настольные игры с кубиком.

Вагон качался, и в сознании Джорджа в который раз появились крамольные мысли о свободе, которую он обретет после маминой смерти. Он продаст дом и то, что останется от литейной, и наконец отправится в путешествие — уедет туда, где его никто не знает и ничто не будет тяготить.

Джордж Мэндер подумал о своем арендаторе, Эдди Сондерсе, который потерял жену и ребенка. Сейчас жизнь Эдди состояла из пастьбы коров, починки заборов и стрижки овец, и Джордж ему завидовал. Пережив страшную трагедию, Сондерс наконец обрел покой. Мэндер не жалел, что отдал ему землю, — это был единственный по-настоящему импульсивный поступок в его жизни, — но удивлялся, отчего ему не приходило в голову использовать ее самому.

Разбудил Джорджа грохот: в его полусне с полки свалился портфель. Он открыл глаза. Молодая женщина поднимала с пола книжку.

— Извините, — проговорила она. — Я уронила книжку Тоби.

Лишь сейчас Джордж посмотрел на ее лицо. Серые глаза, веснушки. Ей же не больше двадцати, откуда у нее ребенок шести-семи лет?

— Простите, что мы вас разбудили, — извинилась девушка. Мальчик проснулся и льнул к ней.

Когда они пересаживались на другую ветку, носильщиков рядом не оказалось, и Джордж перенес дорожную сумку девушки. Сама она шла следом, держа мальчика за руку.

В Хайте девушку с ребенком встречали. «Рейчел!» — крикнула она. Секундой позже молодая брюнетка сжала ее в объятиях и поцеловала мальчика. Мэндер двинулся к выходу, слыша, как они болтают и смеются.

Небольшая толпа вышедших в Хайте быстро рассасывалась. День выдался туманный, довольно прохладный для августа. На пляжах в такую погоду никого, зато в парках аттракционов и кафе яблоку негде упасть. Скоро половина первого, но в литейную Мэндер не собирался. Надо было ехать домой, и поскорее: экономка согласилась заночевать, если он не вернется из Лондона в тот же день, и получилось именно так, значит, теперь она отпросится до завтрашнего утра.

В общем, впереди ровно полдня наедине с мамой.

Накануне Джордж оставил велосипед у ограды. Взять машину не позволяла совесть: он же рабочих сокращает. Седло намокло. Мэндер вытер его платком и поставил портфель на багажник, но закрепить не успел; портфель соскользнул на дорожку, и документы рассыпались по сырой крапиве. Джордж отругал себя за неловкость и чрезмерную совестливость. Сейчас машина очень бы выручила.

Рыжеволосая девушка и ее подруга выходили со станции последними. Маленький мальчик, Тоби, с любопытством уставился на Джорджа, ползающего в крапиве. Весело болтая, девушки и мальчик зашагали к дороге в Хайт.

Мэндер злился на любопытного мальчишку, на болтающих девушек, на свою мать, на литейную, на пустую Ромни-Марш. Если бы он мог остаться в Лондоне, провел бы утро в кофейне за свежими газетами, пообедал бы, сходил бы на выставку, в книжные заглянул…

Злоба и горечь исчезли так же внезапно, как появились. Джордж пожалел, что не попрощался с Тоби и его мамой, тогда они бы его запомнили. Или это было бы слишком назойливо? Девушка могла испугаться, вероятно, даже хорошо, что он не заговорил.

В последнее время Джордж отчаянно избегал неловких ситуаций. Мелкие обиды, которые люди наносят друг другу по чистой небрежности, выбивали его из колеи. Он все больше чурался людей, хотя наедине с собой ему было неуютно. Казалось, его кожа стала чересчур тонкой для шумных компаний, но и согреться без посторонней помощи уже не позволяла. Джордж Мэндер не признался бы, что одинок, но, пожалуй, так оно и было.