Рассекающий поле - Владимир Козлов Страница 35

Сева сразу понял, чем маме Сергей понравился. Он был бесстрашен, силен и горяч – отцу Татьяна Геннадиевна отказывала в этих качествах. Мама признавалась детям, что никогда не чувствовала себя такой защищенной.

Весной она сообщила детям, что в их семье ожидается пополнение. Сергей устроился водителем грузовика, хотя один глаз у него не видел – в молодости он разбился на мотоцикле. Проработал он месяца два и уволился. На конец сентября была запланирована свадьба. В ноябре маме рожать. Однажды вечером в сентябре дядя Сергей накричал на Татьяну Геннадиевну: она попрекнула его тем, что он понапрасну ругается на свою мать. Кричал он невиданно, выяснилось, что он здесь всех кормит, что Сева, здоровый бугай, сидит у матери на шее. На следующий день сцена повторилась, но в каком-то кошмарном перевертыше: дядя Сережа кричал на мать, чтобы она не смела рта разевать на тетю Зою, которую он сам вчера обкладывал. Татьяна Геннадиевна рассвирепела. Сева сидел в спальне, пока не услышал, что дядя Сережа бросился на мать с кулаками. Он выскочил и, не глядя, влепил ему кулаком в зубы. Брызнула кровь. Получив в ответ, Сева упал. Мать с плачем бросилась разнимать – и все утихли. У Севы была большая ссадина на переносице и лбу. У Сергея Анатольевича были выбиты два передних зуба и порвана верхняя губа. Его рубашка была залита кровью. Мама не знала, что делать. Губу нужно было зашивать. Дядя Сережа, прежде чем ехать в травмпункт, попросил водки. Появилась водка. Он махом выпил граненый стакан. Губу зашили. А дядя Сережа запил, чего не делал, как говорили, несколько лет. Татьяна Геннадиевна пьющими считала тех, кто регулярно пьет. Дядя Сережа пил нерегулярно. Он пил один раз в два-три месяца. Продолжалось это полторы-две недели. Весь этот срок дядя Сергей ползал по полу, блевал, ходил под себя. Ему чудилось то, чего не было, он мог тысячу раз повторить «дай на бутылку», он требовал поговорить, просыпался и тут же требовал отчета в отношении к нему, между делом называл детей выблядками, уходил куда-то, а потом бился в трещащую дверь, не различая дня и ночи. Только после нескольких лет мама научилась выгонять мужа жить на время запоя к его матери. Но первые разы она прошла от звонка до звонка в надежде, что нового мужа, с которым они все-таки расписались в сентябре, можно убедить или вылечить. Запой кончался в наркологическом диспансере: Сергей уже не мог донести рюмку – так сильно тряслись руки, а когда доносил – тут же ее сблевывал.

У семьи началась новая жизнь. Здесь больше никто не смеялся. На свадебной фотографии муж получился с распухшей губой и пьяными глазами, а мама – с заплаканным лицом, на котором читалось отчаянье. В ноябре Татьяна Геннадиевна родила девочку, которую назвали Светланой. Любая работа, на которую устраивался дядя Сережа, заканчивалась вместе с запоем. Сева дрался с ним еще трижды. Отчим грозился его убить. Несколько раз Сева с Татьяной Геннадиевной разрабатывали планы по выпроваживанию супруга. «Мама, нужно решить один раз, только реши», – говорил Сева. Она выгоняла дядю Сергея, но он всегда возвращался, приезжал к ней на работу или каждый день ходил к дочке. Они всегда мирились. Мирились месяца на полтора, потом начинались ссоры, за ними следовал запой. Татьяна Геннадиевна, конечно, ничего подобного до сих пор не видала. Временами казалось, что из ее мужа начинает течь яд, – и этот процесс не мог остановить никто. Мама нападок на детей не прощала и выгоняла нового мужа снова. Они оба нападали. Своими спорами дядя Сережа, как паук, оплел жену, незаметно затащив ее в дыру своего гнилого сознания, в котором каждое слово должно было ранить, где твое доверие не просто могло быть, но обязательно будет использовано против тебя, – сознания, которое не умеет уважать, которое не принадлежит само себе и пожирает только близких, потому что остальные не подпускают его на пушечный выстрел. Он был паразитом, чье существование жалко до тех пор, пока он не вцепится в жертву. Татьяна Геннадиевна чувствовала его злобу, и отбивалась, и нападала сама, но это и был его способ существования, который она поневоле разделила.

Года через полтора после ухода в этот дом заглянул отец. Он не узнал матери, а она смотрела на него, как на персонажа из детской сказки, которому непонятно что понадобилось в реальном мире. Изменения были уже необратимы. Маленькая Света лежала в колыбели.

А весной тетя Зоя купила сыну мотоцикл «Иж» с коляской, и тот начал регулярно выезжать на рыбалку и за раками. Несколько раз они ездили вместе с Севой. Выезжали обычно пораньше по юго-восточной дороге из Волгодонска. Эта дорога от остальных отличалась тем, что почти сразу за городом становилась грунтовой. Там начинались хутора, прилепленные, как экземы, к низким пыльным холмам, – Серебряковка, Петухи, Семенкин, Верхоломов… Сева сидел на заднем сиденье, в мотоциклетной коляске лежала драга, тормозок, пустые ведра и мешок, одежда и обувь, в которых через полтора часа они полезут в вонючую жижу, выделяющую пузырьки сероводорода, если в нее наступить. После нескольких поездок сюда по телу пошла сыпь, а простой порез на голени загноился и не заживал около месяца. Дорогу Сева любил больше всего. Ветер дико шумел в ушах, позволяя вслух петь песни без опасения быть услышанным.

Сева не разговаривал с отчимом месяцами. Даже на пустынном берегу, сидя в высокой траве над пакетом с харчами, они почти не говорили. Иногда случались мужские деловые разговоры о деле – о том, куда лучше поехать, чем ловить, где зайти, но после возвращения домой отчим говорил матери про Севу гадости. Двуличная натура – в лицо сказать не может. И уже летом Сева стал ходить за раками один – туда, где только он мог их поймать.

4

Базара Сева не любил. Он чувствовал усилие, к которому его принуждает это пространство. Базар требовал участия, требовал вспомнить свой словарь, повторить ключевые фразы. И по мере того, как тело шло от автобусной остановки по асфальтовой дорожке и приближалось к забору, с которого начинался рынок и на котором торгаши развешивали пестрые ковры, Сева будто возвращал контроль над ним. Рынок делал из него пружину, готовую реагировать на каждое движение, готовую разжаться в любой момент с заданной силой.

Это был небольшой огороженный рынок, привлекающий в основном жителей ближайших микрорайонов. За ограду Сева не пошел: его место с краю – там, куда выплескиваются не вместившиеся или просто случайные торговцы. Лучшие места – на тротуаре перед рынком. Сюда шли все колхозники, дачники и вольные торгаши, нашедшие что продать. Кто-то подгонял сюда задом машины, которые едва протискивались мимо обтесанных бамперами кленов. Багажник открывался, и миру являлась та или иная рассыпуха.

Прямо перед рынком места Севе не хватило. Он прошел чуть дальше. Тротуар пересекала дорога, по которой машины въезжали на прибазарную стоянку. Торговый ряд продолжался и на той стороне дороги. Сева стал под саженцем возле палатки, в которой бойко шла торговля овощами.

Поставил к бордюру открытую сумку.

– Почем рак? – спросили сразу двое.

– Пять тысяч десяток.

– Так мелкие! – возмутился один.

– Не мелкие, а крупные, – невозмутимо поправил Сева.

Сутулый с проплешиной мужчина с вялым брюшком недовольно помялся. Сева знал, что почти всегда, когда первый раз раскрываешь сумку, появляется некто, кто интересуется уже затем, что видит нового продавца и новый товар. Возможно, только что этот человек стоял в очереди за хозяйственным мылом или пробовал вишню неподалеку, делая вид, что претендует на ведро. Но вот открылась сумка, показались мокрые рачьи сочленения, и он выплевывает вишенную косточку, забывает о мыле и спрашивает цену раков, о которых он не думал. Покупатель этого типа приходит на базар, не зная, что именно он купит. Он возьмет то, что сегодня взять можно будет выгоднее всего. Поэтому раки могут составлять конкуренцию вишне и хозяйственному мылу. Ведь продавец может оказаться лохом, который только и думает, как бы быстрее продать товар, – такой может отдать за копейки.