Розы на руинах - Вирджиния Клео Эндрюс Страница 35

Она продолжала притворяться милой, но тут подошел папа и дал мне в руки короткую трость:

– Переноси тяжесть тела на нее, пока колено не заживет окончательно.

Занятно, конечно, ходить, постукивая тростью, как старичок… как Малькольм Фоксворт. Приятно, когда все вокруг тебя суетятся, спрашивают, почему же ты не ешь. Но ни один из подарков, приготовленных в честь моей выписки, не стоил тех, что мне подарила бабушка, живущая по соседству.

– Послушай, Барт, – прошептал Джори за обедом, – неужели ты такой неблагодарный? Все только и делают, что пляшут перед тобой.

– Ненавижу яблочный пирог, – сказал я.

– Но раньше яблочный пирог был твоим любимым…

– Никогда! И цыплят я ненавижу, и картофельное пюре, и зеленые салаты – все, все ненавижу!

– Похоже на то, – проговорил с возмущением Джори и отвернулся от такого привереды, как я.

Немного подумав, он взял с моей тарелки нетронутую куриную ножку.

– Ну что ж… раз ты не хочешь, не позволим добру пропадать.

Он съел все без остатка. Теперь я даже не смогу проникнуть ночью на кухню и подкрепиться, когда они не видят. Пусть поволнуются, что я исхудаю до скелета. И умру. Я буду лежать в холодной сырой могиле. Вот тогда они обо мне пожалеют.

– Барт, пожалуйста, постарайся чего-нибудь поесть, – взмолилась мама. – Что плохого в этом пироге?

Я скривился. Но тут Джори потянулся за моим куском пирога, и я дал ему по руке.

– Я не могу есть пирог, когда наверху нет мороженого.

– Эмма, принесите мороженое, – ослепительно улыбнувшись, сказала мама.

Я отодвинул тарелку и развалился на стуле:

– Плохо себя чувствую. Мне надо побыть одному. Не люблю, когда вокруг меня столько суеты. Это портит мне аппетит.

Папа начинал смотреть на меня так, будто у него кончилось терпение. Он не стал ругать Джори за то, что тот схватил мой пирог. Вот и все: прошел час, они все уже устали от меня и пожалели, что я не умер.

– Кэти, – сказал папа, – не надо умолять Барта, он поест, когда проголодается.

В желудке у меня урчало от голода. Я хотел именно то блюдо, что стояло передо мной, но его забрал Джори. Так я и сидел, умирая от голода, а все вокруг нисколько этого не замечали; они смеялись, разговаривали и вели себя так, будто меня здесь не было. Я встал и похромал в свою комнату. Папа вдогонку сказал:

– Барт, тебе нельзя играть на улице, пока твоя нога не зажила окончательно. Поспи, но с вытянутой ногой. Попозже посмотришь телевизор.

Ну вот. Телевизор. Снова пытаются отделаться. Нисколько не рады моему возвращению.

Чтобы казаться послушным, я пошел в мою комнату, как мне и сказали, но встал в дверном проеме и прокричал как можно громче:

– Не смейте тревожить меня, когда я отдыхаю!

Продержали меня две недели в этой дрянной больнице, а теперь, когда я вернулся, хотят продержать еще больше взаперти. Вот я покажу им! Никто не посмеет запирать меня!

Но прежде чем я сумел вылезти незамеченным через окно, прошло долгих шесть дней. Я и так уже пропустил пол-лета, не поехал в Диснейленд. Но я не упущу оставшегося.

На проклятое дерево возле стены я забрался совсем не с прежней легкостью. К тому времени, как я спущусь и дойду до бабушкиной двери, я скрючусь от боли. Боль – это совсем не так безобидно, как я себе представлял. Но ведь Джори как-то растянул лодыжку и вышел тут же танцевать на сцену, наплевав на боль. Значит, я тоже смогу.

Взобравшись на стену, я взглянул вниз: не смотрит ли кто. Нет. Никого. Даже и не подумают, что я могу повредить свою больную ногу. Что это за гадкий запах? Я начал принюхиваться. Это оттуда, из дупла старого дуба. Ага, вспоминаю. Там что-то дохлое. Но что – не могу вспомнить. В голове будто туман.

Эппл. Лучше буду думать об Эппле. Позабуду про колено. Стану думать, что больная нога принадлежит кому-то старому и дряхлому, вроде Малькольма. Моя молодая нога хотела все время куда-то бежать, но моя старая нога контролировала все ее действия, заставляя опираться на трость.

Ах! Что за душераздирающая картина ждет меня в сарае! Бедный Эппл – мертвый от тоски, куча шерсти и костей. Я буду кричать, проклинать всех, кто заставил меня уехать на восток и сгубить моего лучшего, преданнейшего друга. Только животные способны любить с такой преданностью.

Казалось, прошло лет сто, как я в последний раз был тут. Держись, старина, думал я. Возьми себя в руки, приготовься выдержать этот удар стойко, как выдержал бы Малькольм. Эппл слишком сильно тебя любил и заплатил смертью за свою любовь. Никогда, никогда уже мне не иметь такого друга, как мой щенок-пони.

У меня и прежде не хватало чувства равновесия, а тут и вовсе меня мотало справа-налево, в глазах был туман, я был как невменяемый. Я почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной. Я обернулся через плечо, но никого не увидел. Никого, кроме устрашающего силуэта динозавра, в который превратились кусты. Глупые садовники могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чем без конца стричь кусты. Надо повидаться с Джоном Эймосом: пусть подзарядит мои мозги новой порцией мудрости.

Приготовившись к самому худшему, я подошел к сараю. Ничего не вижу, ослеп. Темно! Отчего так темно? Я пробирался вперед медленно и осторожно. Все ставни сарая закрыты. Бедный Эппл – остался в темноте, один и голодный. Комок застрял у меня в горле. Я внутренне плакал по своему любимцу.

Я сделал над собой усилие, чтобы войти вовнутрь. Вид мертвого Эппла нанесет рану моей душе, моей бессмертной душе, которая должна остаться чистой, если я собираюсь войти в светлые врата рая, как вошел в них Малькольм. Так говорил Джон Эймос.

Еще шаг. Я остановился. Вот он, Эппл, – и вовсе не мертвый! Он играл в стойле с красным мячом, хватая его огромной пастью, окно у него было раскрыто, а в миске было полно еды. Чистая вода была в другой миске.

Меня затрясло. А Эппл равнодушно посмотрел на меня и снова начал играть. Он совсем не скучал по мне!

– Ты! Ты! – закричал я. – Ты здесь ел, пил, развлекался! И все это время, когда я был на пороге смерти, ты вовсе не тосковал! А я-то думал, что ты меня любишь. Я думал, ты будешь скучать по мне. А теперь ты даже не рад мне! Даже не завиляешь хвостом, не залаешь! Я ненавижу тебя, Эппл! Ненавижу тебя за то, что ты не любил меня!

Тут только Эппл узнал меня и побежал ко мне, поставил свои огромные лапы мне на грудь и лизнул в лицо. Он бешено заколотил хвостом, но меня уже было не обмануть! Он, видно, нашел себе нового хозяина, который лучше ухаживал за ним. Иначе бы его шерсть не выглядела так чисто и красиво.

– Почему ты не умер от одиночества?! – заорал я.

Мне хотелось, чтобы он провалился сквозь землю, так я его ненавидел. Он почувствовал мое настроение – поджал хвост, повесил голову и виновато посмотрел мне в глаза.