Болотное гнездо - Валерий Хайрюзов Страница 35

– А он, товарищ, подпрыгнул!

Этими словами Санька подписал себе приговор: после разбора ему отхватили талон. Командир был начисто лишен чувства юмора.

На аэродроме их уже ждали. Перешагивая через узлы, колодки, фляги с маслом и прочее авиационное имущество, Храмцов пробрался к входной двери, открыл ее. И разом, словно по команде, к самолету подъехали «газики». Из кабин вылезло колхозное начальство и двинулось к самолету. Еще не зная, зачем собралось сразу так много народу, Санька торопливо натянул фуражку, поправил галстук и спрыгнул на землю.

– Здравия желаю, командир! – опережая других, к нему подошел высокий мужчина и протянул крепкую сухую руку. – Лахонин Геннадий Васильевич, директор совхоза «Рассвет». С приездом, вернее, с прилетом, – он покосился на соседей. – Может, у меня начнем? У нас все готово, налажено. Стол накрыт. – Лахонин внимательно посмотрел на Саньку, по-свойски улыбнулся.

– Ишь какой скорый! – перебил его невысокий пожилой мужчина в черной, потертой на сгибах, кожаной куртке. – Почему именно к тебе? У нас в Жилкине тоже все готово, ждем самолет. А встретить можем не хуже вашего.

У Храмцова отлегло от сердца. Им категорически запрещалось летать над селами на малой высоте – тем более кружить.

Собираясь в командировку, Санька дал себе слово летать осторожно, но, увидев дом деда, не утерпел и сейчас побаивался: возьмут да позвонят начальству, мол, хулиганил. Но, как видно, все обошлось, оказывается, приехали не ругать, а просить.

Он посмотрел на обступивших людей, поискал глазами председателя Староеланского колхоза Адама Устиновича Шипицына. Конкретного задания, где работать, у него не было, можно и у Лахонина, но ему хотелось начать в Старой Елани.

– Товарищи, не суетитесь, не надо! – стараясь придать голосу необходимую вескость, громко сказал он. – По плану мы должны начать в Старой Елани, потом в Тельме, Жилкине. Так и пойдем ходом. Всех успеем обслужить. Главное, чтоб у вас все готово было. А где, кстати, Адам Устинович? Что-то я его не вижу.

– Был тут ихний агроном, уехал, – ответил Лахонин. – Не очень-то они нуждаются в самолете. Адам выгнал на поля тракторы, роет вдоль дороги противотанковые рвы. Видно, хочет от гусениц за ними отсидеться.

– Ну, Адам, хорош гусь! И здесь обскакал, – удивленно присвистнул жилкинский председатель. – Везде кричит, что ему самолетов не надо, а сам втихаря все обстряпал. Ну, я так этого не оставлю, я ему покажу!

Санька хотел успокоить председателя, сказать, что вот-вот из других управлений должны прилететь еще самолеты, но тот неожиданно для своего возраста проворно вскочил в машину и, не прощаясь, уехал.

– У Шипицына еще ничего, терпимо, а вот у нас просто беда, – провожая взглядом машину, сказал Лахонин. – И откуда она только взялась?

– Сырость, – уверенно сказал Храмцов. – Вон сколько дождей выпало, а потом – тепло. Условия для мотылька самые подходящие, вот он и выполз. Но ничего, мы ему быстро жизнь укоротим. За один вылет двадцать четыре гектара, смертность почти сто процентов.

Санька повторял чужие слова и видел – действовало. Перед ним стояли опытные люди, знавшие о луговом мотыльке больше его, но слушали внимательно, ну точь-в-точь как старые больные люди, знающие о своей болезни все, слушают молодого доктора – вдруг скажет что-то новое.

По давно заведенному порядку техники начали разгружать самолет. Со всех сторон на помощь бросились деревенские мальчишки, без которых, как известно, не обходится ни одно мало-мальское событие, а уж прилет самолета тем более.

Храмцов пошел осматривать полосу, за ним Лахонин. По дороге он стал говорить, что в свое время тоже хотел стать летчиком и даже имеет несколько прыжков с парашютом. Было приятно шагать по траве и чувствовать хоть маленькую, но власть над самим директором совхоза. В глубине души он понимал: дело не в нем – в самолете, но привел-то его он – Санька Храмцов. Посмотрел бы сейчас на него дед – все районное начальство вокруг вертится.

Лахонин ему понравился, ведет себя просто, по-свойски. К летчикам, видно, хорошо относится. Вон, сам приехал на аэродром, хотя мог, наверное, послать кого-то другого, мало ли у него хлопот. Шипицын не приехал.

Еланский аэродром – узкая полоска незапаханной земли – примостился под склоном хребта Аракчей, который, как старая, с вылинявшим боком собака, лежал вдоль речки Солонянки. Площадка находилась как раз посредине между Старой Еланью и Тельмой, и это устраивало Храмцова как нельзя лучше – не страгиваясь с места, можно было работать на два хозяйства.

Раньше Санька часто бывал здесь, собирал с ребятишками землянику, на солнцепечных склонах ее было видимо-невидимо. Вспомнив, он не вытерпел и полез вверх по склону. Поднявшись до середины, оглянулся. Следом за ним, останавливаясь и хватаясь за сердце, карабкался Лахонин. Внизу желтой стрекозой прилип к траве самолет, рядом копошились люди. Чуть дальше, отрезав от ровного, плавно сползающего с горы зеленого холста кочкастую болотину, узкой стальной полоской блеснула река. Кое-где она терялась в зарослях тальника. Отсюда, сверху, казалось: река прокалывает собой зеленую шерстяную пряжу. В последний раз, блеснув под крохотным деревянным мостиком, Солонянка терялась в заполненной дымом Темной пади.

И Санька почувствовал, ему не хватает воздуха, вновь, как и над домом деда, сдавило грудь. Он стоял на ослабевших ногах и с жадностью глотал сухой, пахнущий дымом воздух.

Отсюда он отчетливо увидел себя маленького, худого, бредущего по тропе вслед за сестрой с тяжелым горбовиком на спине. Солнце палит макушку, в плечи врезаются лямки, тянут назад, а до дома еще далеко. Идут всей семьей: впереди отец, за ним – старшая сестра Людмила, затем – Нинка, Санька, Пашка. Замыкает шествие мать.

В детстве многое воспринимается через живот: набит под завязку – живем не тужим. Но чаще случалось наоборот. Семья у Храмцовых была большая, заготовленных на зиму припасов едва хватало до весны. А весной приходила на помощь тайга. Едва сползал снег, всей семьей шли на промысел. На теплых солнечных местах рвали черемшу, солили, закатывали ее в банки. В середине лета наступала пора земляники, чуть позже шла голубица, черника. В конце августа начиналась брусника, и уже перед снегом на болотах брали клюкву. Даже в самый неурожайный год Темная падь кормила староеланцев. На заготовку ягод и грибов ходили семьями, чуть свет отец будил ребятню. Наскоро позавтракав, вдоль Солонянки цепочкой, друг за другом шли они в тайгу. Часа через два были на месте. К вечеру набивали посуду и возвращались обратно. Санька вспомнил: бывало, за один раз собирали по двадцать ведер. Часть мать засыпала на зиму, а остатки выносила к поезду. Пассажиры покупали охотно – десять рублей ведро, разве это деньги? И даже после того, как переехали в город, отец с матерью по старой памяти ездили за ягодами в Темную падь.

Тихо, неслышно катила внизу воду Солонянка, точно стесняясь показать себя во всю длину, прикрылась кустами и дымом. Но Санька и так знал, что за чем следует и где находится – перед ним лежала страна его детства, которую он помнил и видел другим, спрятанным в себе, зрением. Санька попытался разглядеть дом деда – по прямой до него было около пяти километров. И ничего не увидел, мешал дым. И даже солнцу не хватало сил пробить его, оно угадывалось по яркому оранжевому пятну, можно было подумать, что дымит солнце и сизая копоть опускается прямо на землю.