Всадник с улицы Сент-Урбан - Мордекай Рихлер Страница 35

— Как, вы сказали, была девичья фамилия вашей матери? — спросил он Джейка.

— У вас же это есть. В пяти экземплярах.

Старик спрыгнул с койки и всем телом бросился на дверь.

— Отпустите! Что вы меня здесь держите? Я не такой, как он!

— Нам нужно, чтобы вы еще раз сказали ее фамилию.

— Его сюда специально подослали! Чтобы убить меня! Он наемный убийца!

— Повторите, пожалуйста, ее фамилию.

— Она есть в анкете. Там и смотрите.

— Пожалуйста, продиктуйте ее по буквам. Прошу вас.

— Беллофф. Бе, е, эл, эл…офф. Вроде как в «fuck off».

— Ты у меня смотри тут, приятель! Разговорился, понимаашь ли…

Дверь Джейку тем не менее открыл.

— Можете идти. Скоро ваш поезд.

— Не сажайте меня опять в такой же вагон, — взмолился, отступая, старик.

— Да не волнуйтесь вы, дедуля. За вами придут.

За ним придут! Старик сполз на пол, обхватил голову руками и зарыдал.

— Неужто вы не можете ничего для него сделать? — возмущенно спросил Джейк.

— А что сделаешь? Есть идеи?

Дверь за Джейком захлопнулась, его проводили по лестнице вниз, вручив заботам еще одного служителя Фемиды, молоденького чиновника в штатском — на вид до хруста чистенького и с добрейшей обезоруживающей улыбкой. Молодой человек сразу нагнулся, освободил Джейка от одного из чемоданов, причем как-то так мимоходом, не привлекая к жесту вежливости лишнего внимания. Добрый его посыл тронул Джейка, и ему в первый раз пришло в голову, что сам-то он весь потный, мятый, и в глазах этого милого молодого человека выглядит, должно быть, каким-то мелким жуликом, может, даже сумасшедшим, как тот старик, что остался в камере. После грубости и убожества, весь день его донимавших, по контрасту парень до глубины души поразил Джейка. Такой благожелательный, такой чистый, ему так захотелось довериться! Когда вместе вышли на свежий воздух, у Джейка даже мелькнула мысль, что лучше бы случайные прохожие принимали их за приятелей, — зачем кому-то знать, что это заключенный и конвоир; возникло желание как-то дистанцироваться от гадости, липнувшей к нему весь день, и произвести хорошее впечатление.

— Извините за настырность, — сказал молодой человек, — но вы, кажется, политический, не так ли?

— Ну-у, да. То есть в этом меня обвиняют.

— А я не против политических. Они, как правило, образованные и… ну, что ли, идеалистического склада. А вот наркоманов и пидеров не перевариваю. Или вы их, может быть, считаете… вроде как за больных?

Джейк пожал плечами.

— А что вы собирались делать в Нью-Йорке?

— Вооруженный переворот.

— О, это круто. Крепко сказано.

— В одиночку с моим ультразвуковым пистолетиком.

— А, так вас вместе с этим держали. Потрясающий тип, правда?

— А вы агент ФБР?

— Да ну, черт, какое там! Ничего общего. Я знаете, что вам скажу: мне страшно нравится все канадское! Дома по радио мы всегда слушаем Си-би-си [120]. Как-то интеллигентнее у них все преподносится, вы меня понимаете? Там несогласным тоже дают высказаться. Ну, вот, например, этому — как его? — профессору Макаллистеру, который иногда у них по внешней политике с особым мнением выступает.

Макаллистер читал у Джейка лекции в Макгилле. Зануда, вульгарный марксист.

— Вы, случайно, его лично не знаете? Ну, вы ведь тоже из Монреаля.

— Нет. А там сказали, что за стариком кто-то придет. Кто?

— А, вы про этого. Черт, старик нам уже третий раз попадается. Придет его сын вроде бы. Очень уважаемый, известный дантист. Кстати, старикан не показывал вам цифры на руке?

— Цифры? Нет, — удивился Джейк, которого вдруг начало подташнивать.

— Между прочим, завтра у «Доджеров» будет играть Карл Эрскин. Даже и Уайти Форд, кажется, на поле выйдет!

— Хм.

— Когда подойдет поезд, просто входите впереди меня. Зачем нам тут цирк устраивать, верно?

— А что за цифры у него на руке? — (Ты хоть соображаешь, о чем лепечешь, идиот чертов?)

— Да это еще с войны у него осталось. Что-то там такое с ними в концлагерях делали. Вы что, не знали?

Джейк подавил позыв огреть его чемоданом.

— Самое смешное, что в Западной Германии теперь опять всем заправляют те же самые немцы. Вот что вы на это скажете?

— Скажу поцелуй меня в королевскую канадскую жопу!

— Вот те на. Зачем нам ссориться? Да ну… Лично против вас я же ничего не имею! — Он протянул Джейку раскрытую пачку сигарет. — Скажу вам по секрету, я даже во многом с вами солидарен!

— И что с того? О чем ты всю дорогу тут бормочешь? О концлагерях? Или о чемпионате по бейсболу? Вы что там в Штатах — поголовно спятимши?

Молодой человек остановился, его приятное лицо напряглось, сделалось очень серьезным.

— Вы в самом деле так считаете?

— Что?! Что я считаю?! Про что, вообще, речь?

— Про коммунизм. Главная-то его идея в чем? В братстве. Ну ладно, это я покупаю. Но она же у вас не работает! Все тормозит глубинная природа человека.

Джейк стоял, смотрел на рельсы. Господи, хоть бы уж поезд скорей пришел!

— Наверное, кто-то из ваших друзей должен был вас в Нью-Йорке встретить.

— Конечно, парад планировали. Манифестацию, уличные беспорядки.

— Хотите, я ему позвоню, объясню, почему вы не приехали.

— Ой, что-то меня тошнит. Я должен сесть.

Привалившись к столбу, Джейк сполз по нему, сел на корточки.

— Да вот же поезд идет! Просто заходите в вагон впереди меня. Садиться рядом нам не обязательно.

Молодой человек расположился далеко от Джейка — пятью рядами ближе к хвосту, а когда переехали границу, встал и на первой станции спрыгнул с поезда. Проплывая в вагоне мимо, Джейк встретился с ним глазами, когда тот стоял на платформе, прикуривал. Провожатый помахал рукой, осклабившись в заразительной усмешке. Сердце Джейка забилось, голову обдало жаром, и вдруг он, к собственному изумлению, злобно харкнул на вагонное стекло, причем как раз в тот миг, когда поезд дернулся и, задрожав, начал сдавать назад, чтобы потом опять двинуться вперед. Молодой человек посмотрел на него и покачал головой в полном ужасе.

А Джейк, в котором возобладал теперь стыд, понял, что опять выступил в своем репертуаре: поставил себя в один ряд с отребьем, не удержался на высоте положения. Повел себя неправильно, по-детски, как идьёт, тогда как до того момента правда была на его стороне. Потом, когда он вспоминал тот день и много раз рассказывал о нем на вечеринках, его каждый раз пронизывал стыд при мысли о том, как это выглядело, когда он, будто последнее хамло, плюнул на оконное стекло, но это ведь из рассказа можно и выпустить… Так что полностью он обо всем этом поведал только Нэнси.