Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье - Дженни Нордберг Страница 35

Захра не знает никаких конкретных исламских правил, касающихся вопроса, кому какую одежду носить; не знает она и тех или иных интерпретаций таких правил. Но она верующая мусульманка, она молится, и она ответила своему учителю то, что имело для нее смысл: «Это мое тело, и вам следует оставить меня в покое».

Учитель что-то неодобрительно пробормотал и ушел, но некоторые девочки в школе были ошеломлены тем, что Захра осмелилась возразить учителю-мужчине в религиозном вопросе. Некоторым ученицам родители после этого велели держаться от Захры подальше.

И все же Захра обрела определенную популярность по одной веской причине: разговор с ней – это самое близкое подобие разговора с юношей-сверстником, которое могут позволить себе многие ученицы чисто женской школы. Временами они позволяют Захре воплощать собой их фантазии о кинозвездах, щиплют ее за щеки, перешучиваясь друг с другом: мол, она «такой милый парень». Порой какая-нибудь хихикающая девчонка решается завести игру чуть дальше, прося Захру взять ее за руку и объявить, что они помолвлены.

Захра не в восторге от подобных игр, но все же подыгрывает подругам, чтобы не обрекать себя на еще большее отчуждение.

Когда мы в один из дней выбираемся из машины, Захра приветствует нас, сидя на велосипеде. Улыбаясь и махая рукой, она подбегает к машине и открывает дверцу с моей стороны. Когда она наклоняется ко мне, я инстинктивно делаю то же самое и трижды целую ее в щеки в традиционном афганском приветствии – раньше, чем успеваю осознать свою ошибку. Это приветствие используется в основном людьми одного пола. Возле другой машины стоят трое мальчишек и смотрят на нас. Я прошу прощения у Захры, которая держится очень вежливо: подумаешь, не проблема. Я совершенно забыла о ритуале, который мы к этому времени довели почти до совершенства: твердое рукопожатие, за которым следует американское «дай пять», причем у Захры оно неизменно получается ловче, чем у меня.

Мы входим в дом. Мать Захры, Асма, приготовила потрясающий обед. Она и отец Захры, Самир, хотят поблагодарить нас за интерес, проявленный к их дочери. По такому случаю Асма два дня стояла у плиты, и на столе появляется большое сервировочное блюдо жареного риса с ломтиками моркови и лука, кусочками мяса и изюмом, а также со специальными сушеными травами, присланными из Андхоя и прячущимися в рисе, – это плов в узбекском стиле.

Корма совершенно роскошная: целая курица, приготовленная в томатном соусе. Манты – это тщательно сложенные клецки с мясным фаршем внутри, сваренные с луком на пару в мантышнице. Есть еще большое блюдо мелко нарезанных помидоров, огурцов и лука, перемешанных с густым майонезом. Вся еда приготовлена на дорогом растительном масле, используемом для особых случаев, с метками «США» и «с повышенным содержанием витамина А». Это один из продуктов Всемирной продовольственной программы, который открыто продается на базарах, и считается, что оно лучше пакистанского.

Десерт уже выставлен на стол; это фирини, сливочная версия рисового пудинга, покрытого дрожащим ядовито-зеленым желе. Рядом с подсыхающими апельсинами и потемневшими бананами выстроились банки с «пепси». Фрукты – редкое лакомство из Пакистана.

Самир – в превосходном настроении, по-прежнему одетый в сильно выношенную летную форму цвета хаки, – сегодня пораньше ушел с работы: он пилотирует вертолеты военно-воздушных сил Афганистана. Он качает на одном колене свою младшую 14-месячную дочку. Малышка одета в красный комбинезончик, волосики у нее редкие; ни один сторонний наблюдатель с уверенностью не определит ее пол, если не назвать его прямо.

Одевать маленьких мальчиков в голубое, а девочек в розовое – это маркетинговый трюк, изобретенный в Соединенных Штатах в сороковые годы XX века {70}. До этого всех детей одевали в основном в белое, с кружевами и оборочками. На самом деле розовый считался скорее мужским, огненным цветом, пока ему не назначили роль цвета-определителя для младенцев женского пола.

Трехлетний мальчик пытается вскарабкаться на второе отцовское колено, но его мягко ссаживают. Другие дети носятся вокруг стола; они еще маленькие, чтобы сидеть вместе со взрослыми, но уже довольно большие, чтобы заслужить место на чьих-нибудь коленях. И все равно Самир уделяет каждому щедрую долю внимания. Он так и лучится улыбкой, разговаривая о своих детях:

– Я так счастлив, что у меня большая семья! Мечта любого родителя – чтобы его дети подарили ему внуков. А если у человека нет детей, это проблема. Мне повезло.

Самир улыбается Асме. Девять выживших детей – это больше среднестатистических шести у афганской женщины. Пятнадцатилетняя Захра – третья, у нее четыре сестры и четыре брата.

Асма и Самир приходятся друг другу двоюродными братом и сестрой, брак у них договорной. По словам Самира, «это был выбор наших родителей с обеих сторон. И выбор Асмы».

Асма протестующе восклицает:

– Не-не-не! Это ты сто раз приходил в мой дом и говорил, что хочешь на мне жениться.

Самир хмыкает:

– Да ты сама хотела выйти за меня замуж – я до сих пор храню твои любовные письма! – он поворачивается ко мне: Асма находила его неотразимым, неужто это так трудно себе представить? – Я покажу вам свою фотографию в юности, и вы увидите, что я был очень красив.

Он тут же себя поправляет: им повезло еще и в том, какой выбор сделали за них родители. Остальные браки не похожи на их брак. Однако большая семья была инициативой Асмы.

– Это все ты виновата, – ухмыляясь, бросает Самир жене. – Может, еще одного хочешь?

Она заговорщически усмехается в ответ. В семье уже есть четыре сына, и ее задача более чем выполнена.

– Я же говорил тебе, что фабрика закрыта! Я повесил на нее замок!

Их младшая дочка – незапланированный ребенок. Когда Асма пошла к врачу с больным горлом, выяснилось, что у нее три месяца беременности.

Самир покатывается от хохота, когда вспоминает об этом сюрпризе, и начинает вилкой накладывать рис на свою тарелку. Еще один ребенок – это было бы тяжко. Они уже почти «переросли» свою квартиру, а переехать в другую не могут себе позволить. Эту они сняли у богатого родственника, когда вернулись из Пешавара после падения Талибана. В Пакистане они жили неплохо: там у семьи был свой маленький ковровый бизнес. Но в те годы Самир не мог летать, и это было для него почти невыносимо. Он никогда не был прирожденным торговцем коврами, как его родственники.

Асма переживает за свою дочь, переросшую пору бача пош:

– Поначалу у меня родилось только две дочери, и когда Захра захотела носить мальчиковую одежду, я была рада. Мне это нравилось, поскольку тогда у нас не было сыновей. – Она нерешительно замолкает, потом продолжает: – А теперь мы даже не знаем…