Неприкасаемый - Джон Бэнвилл Страница 35

— Послушай, Феликс, — сказал я, — ты серьезно предлагаешь мне убивать время на званых обедах или домашних приемах по выходным, чтобы потом докладывать тебе, что я подслушал, как чокнутый Меткалф рассказывал Нэнси Астор о германской военной промышленности? Ты хоть представляешь, о чем разговаривают в подобных случаях?

Он разглядывал пивную кружку. На подбородке отражался блик от камина, похожий на гладкий розовый шрам. В тот вечер его взгляд носил явно восточный оттенок; интересно, казалось ли ему, что у меня ирландский взгляд?

— Нет, я не знаю, что из себя представляют эти обеды и приемы, — холодно ответил он. — Торговца мехами из лондонского Ист-Энда вряд ли пригласят на выходные в Клайвден.

— Кливден, — рассеянно поправил я. — Произносится как Кливден.

— Спасибо.

Мы, почти не скрывая раздражения, молча допили теплое пиво. Вошли несколько местных жителей и тяжело расселись в красноватом полумраке, заглушая запахом пота и овечьей шерсти запах коксового дыма. Когда я бываю по вечерам в английском пабе, приглушенные голоса, такие тихие, скучные, произносимые с оглядкой, всегда наводят на меня тоску. Не то чтобы теперь я часто бывал в питейных заведениях. Порой я с тоской вспоминаю о забытом бурном веселье пабов моего детства. Мальчишкой в Каррикдреме я часто отваживался пробираться по вечерам в Айриштаун, пол-акра за набережной, сумбурно застроенных лачугами ирландской католической бедноты, жившей, как мне тогда казалось, в грязи и нищете, но беззаботно и весело. В каждом проулке паб, низкое, в одну комнату помещение, передние окна зарисованы коричневым кружевным узором почти доверху, и из них в темноту зазывающе весело лились полоски задымленного света. Я подкрадывался к «Мэрфи Лаундж» или к «Мэлониз Селект» и с бешено бьющимся от страха сердцем — мне было «достоверно» известно, что если католики поймают мальчика-протестанта, его утащат и закопают живьем в яме на холмах за городом — прятался за дверью, слушая раздающиеся изнутри шум голосов, смех, громкие ругательства и пьяное пение, а надо мной на невидимой веревке висела луна, заливая булыжник соответствующими обстановке грязными свинцовыми разводами. Эти пабы напоминали мне застрявшие в ночи потрепанные штормом галеоны, пляшущие по волнам в буйном веселье, команда перепилась, капитан в цепях, а я, бесстрашный юнга, готов ринуться в кучу нализавшихся негодяев и захватить ключ от сундука с мушкетами. О романтика запретных жестоких миров!

— Скажи мне, Виктор, — начал Хартманн, и по тону, с каким он произнес мое имя, я понял, что он собирается вторгнуться в область личного, — зачем ты это делаешь?

Я вздохнул. Знал, что он спросит, рано или поздно.

— A-а, из-за прогнившей системы, — беззаботно ответил я. — Сам знаешь — заработки шахтеров, рахитичные дети. Знаешь, давай возьму тебе виски; это пиво такая тоска.

Он поднял кружку к тусклому свету и стал с серьезным видом разглядывать.

— Ладно, — с печальной ноткой в голосе согласился он. — Только я при этом вспоминаю о доме.

Ну и ну, я почти расслышал звон невидимых цимбал. Когда я принес виски, он с сомнением поглядел на стакан, попробовал и поморщился; конечно, он предпочел бы сливовицу или что там пьют в дождливые осенние вечера на берегах озера Балатон. Он сделал еще глоток, на этот раз побольше, и сжался в комок, прижав локти к ребрам и скрестив ноги, при этом увечная нога торчала из-под колена другой как взведенный курок Любят же они, эти международные шпионы, уютно побеседовать.

— А ты, — спросил я, — зачем ты это делаешь?

— Англия не моя страна…

— И не моя.

Хартманн неодобрительно повел плечами.

— Но здесь твой дом, — произнес он сквозь зубы. — Ты здесь живешь, здесь твои друзья. Кембридж, Лондон… — Он взмахнул рукой, в стакане, вспыхнув самоцветами, плеснулось виски. — Словом, дом.

Снова звон невидимых струн. Я вздохнул.

— А ты скучаешь по дому? — спросил я.

Он покачал головой.

— У меня нет дома.

— Значит, нет, — сказал я. — Вот как. Надо думать, это дает возможность чувствовать себя совершенно… свободным?

Феликс откинулся назад, лицо утонуло в темноте.

— Бой Баннистер передает нам информацию, которую он достает у отца, — произнес он.

— Отца Боя? У Боя отец умер.

— Тогда у отчима.

— Он же в отставке, верно?

— У него все еще есть связи в Адмиралтействе. — Феликс помолчал. Потом тихо добавил: — А ты… ты бы так поступил?

— Предал бы отца? Вряд ли секреты епархий Дауна и Дромора представляют большой интерес для наших хозяев.

— Но пошел бы ты на это?

Верхняя часть его туловища скрывалась в тени, так что были видны скрученные штопором ноги и рука на бедре с сигаретой между большим и средним пальцами. Феликс отхлебнул виски, звякнув зубами о край стакана.

— Конечно, пошел бы, — ответил я, — если необходимо. А ты разве бы не пошел?

Когда мы выбрались из кабака, дождь перестал. Ночь была ветреной и злой, во все стороны простиралась продуваемая ветром, пропитанная влагой бесконечная темнота. На дороге, словно распуганные жабы, метались мокрые листья платанов. Хартманн, дрожа от холода, поднял воротник пальто. «Ну и погода!» Он возвращался в Лондон, чтобы поспеть на парижский ночной поезд. Он любил поезда. Я представлял его в купе «Голубого экспресса» с пистолетом в руке и девицей на вагонной полке. Мы шлепали по тротуару от фонаря к фонарю, навстречу нам поспешно вставали тени, потом, падая навзничь, исчезали позади.

— Феликс, — сказал я, — знаешь, я вовсе не любитель приключений, не жди от меня героических подвигов.

Мы подошли к автомобилю. Нависшее над нами дерево по-собачьи встряхнулось и щедро окатило меня, забарабанив каплями по полям шляпы. Я вдруг вспомнил, как одним таким же ноябрьским вечером я, мальчишка, иду с отцом по Бэк-роуд в Каррикдреме: туманный свет редких газовых фонарей, темные деревья, в отчаянии хлещущие ветвями, нарастающая во мне, да так, что хотелось выть, необъяснимая тоска по чему-то не имеющему названия, должно быть, по будущему.

— Между прочим, хотим кое-что тебе поручить, — сказал Хартманн.

Мы стояли по обе стороны машины, глядя друг на друга поверх блестевшей крыши.

— Да?

— Хотим, чтобы ты стал агентом военной разведки.

Новый порыв ветра, снова стук капель.

— Ой, Феликс, скажи, что это шутка.

Он сел в машину и хлопнул дверцей. Несколько миль вел машину в сердитом молчании, на большой скорости, дергая ручку переключения передач, будто намереваясь выдернуть внутренности машины.

— Ладно, тогда скажи мне вот что, — наконец сдался я. — Как я должен попасть в секретную службу?

— Поговори кое с кем у себя в колледже. Например, с профессором Хоуп-Уайтом. С физиком Кроутером.