Воспоминания - Давид Фонкинос Страница 35

Когда мы приехали в больницу, мне полегчало. Нами занялся врач. Он говорил со странным акцентом, который трудно было определить. То ли латиноамериканец, то ли финн. Но от его экзотического произношения почему-то делалось легче. Он смерил бабушке давление и спросил:

— Ей стало плохо вдруг, на ровном месте?

— Да.

— Она очень уставала в последнее время?

— Да вроде нет.

— А сегодня она делала что-нибудь особенное?

— Да. Сидела на занятиях в третьем классе.

— Вы что, надо мной издеваетесь?

— Нет.

Ввиду сложности ситуации врач не стал со мной пререкаться, но по его взгляду я понял, что мне тоже не повредила бы медицинская помощь. Я воспользовался передышкой и позвонил отцу. Когда я рассказал ему, что случилось, он замолчал. Я мог представить себе его лицо. Его мир продолжал рушиться, планомерно и неумолимо. Сначала умер его отец, потом он вышел на пенсию, слегла жена, а теперь умирает мать. Врач дал понять, что надежды мало. У бабушки просто не было сил жить. Но умерла она не сразу. Она прожила еще ночь, практически не борясь за жизнь, это было плавное соскальзывание в небытие. Она лежала в чистой белой палате, в ослепительно-чистой свежей постели. Я всю ночь сидел рядом и держал ее за руку. В отличие от последних моментов жизни деда, сейчас я нашел в себе силы сказать, что люблю ее. Я сказал это тихо и спокойно.

Я подумал, что надо почитать бабушке вслух. Возможно, она меня услышит. Мне хотелось почитать ей стихи. Арагона, Элюара, Нерваля. Проводить ее стихами. Но где найти хоть какой-нибудь сборник? В конце коридора стоял книжный шкаф, только это была скорее свалка, чем библиотека. Книги, которые пациенты забывают в больнице или от которых с облегчением избавляются. Я перебрал все, но не нашел ничего подходящего. Не читать же ей Агату Кристи или еще какой-нибудь детектив, развязку которого она, возможно, так никогда и не узнает. И тут вдруг мой взгляд упал на путеводитель по Риму. Он назывался «Долгий уикенд в Риме» и давал советы культурного и кулинарного свойства, а также информацию касательно отелей и ресторанов. Я решил, что это подойдет. Устроившись рядом с бабушкой, которая лежала почти бездвижно (можно было с трудом различить лишь ее дыхание, ритм которого пугающим образом замедлялся), я принялся читать вслух. Начал я с практической информации: аэропорт, прибытие, способы добраться до города. Я старался ничего не упустить, как будто назавтра мы собирались тронуться в путь. Временами от волнения у меня сжималось горло, и я прерывал чтение. Странно, мне казалось, что бабушка просит меня читать дальше. Ее реакция была едва уловимой, она начинала чуть-чуть иначе дышать, но я угадывал, что она хочет знать продолжение. Где мы будем ночевать? Где ужинать? Я перечислил все лучшие траттории Рима. Проанализировал соотношения цены и качества [19], отметил, что в таком-то ресторане лучше заказывать вино по карте, а в другом можно довериться комплексному меню. Что касается гостиниц, то выбрать было нелегко, все зависело от бюджета. Но мы же не собирались ехать в Рим немедленно, поэтому я начал с пятизвездочных отелей. Один из них мне понравился заманчивой и смешной деталью: в нем можно было смотреть телевизор, принимая ванну. Ночь продолжалась, и наше путешествие принимало все более конкретные очертания. Мы посетили Колизей, виллу Медичи и, разумеется, фонтан Треви, где так легко представить себе, даже столько лет спустя, съемки «Сладкой жизни». Гений живет вечно, и Анита Экберг по-прежнему зовет Марчелло Мастроянни из фонтана, пока я в начале XXI века читаю страницы путеводителя по Риму.

Чтение длилось всю ночь, и казалось, что все прочитанное — реальность: мы провели в Риме три дня. К концу путешествия глаза бабушки оказались закрыты. Она больше не дышала. Я не знаю, в какой момент она умерла — то ли во время чтения про ресторан, специализирующийся на ризотто со спаржей, то ли во время прогулки по парку виллы Боргезе. Я только могу с уверенностью сказать, что ушла она очень тихо. Не вздрогнув, не шелохнувшись. Душа бережно покинула тело. Я смотрел на нее несколько бесконечно долгих минут. Мы знаем, что такое смерть, мы с ней давние знакомцы, однако всякий раз своим приходом она изумляет. Как это может быть, чтобы жизнь куда-то вдруг делась из тела, чтобы мысль вдруг исчезла из мозга? Как это так, чтобы ничего нельзя было вернуть?

Я вспоминал предыдущее утро, когда бабушка сидела на уроках. Это прекрасно, что ее последние часы оказались такими яркими. Через всю жизнь она пронесла трагическое ощущение незавершенности. Всю жизнь жалела, что так и не смогла закончить школу. И вот теперь, вернувшись на один день в третий класс, она умерла, будто рана ее вдруг затянулась. Будто завершилась недосказанная история. Как закольцованы наши жизни! В этот момент в палату вошел отец. Накануне вечером, когда я сообщил ему, что бабушка в больнице, он рассудил, что разумней все же ехать утром, засветло. Меня его осторожность удивила. Возможно, ему нужно было время, чтобы свыкнуться с этой новой бедой. Старшие братья обещали приехать днем — один с юга Франции, другой из-за границы. Встретиться мы должны были в Париже, куда нам предстояло перевезти тело. Вопреки своим намерениям, отец не дотерпел до утра и выехал в четыре часа, не предупредив меня. Теперь он был здесь. Стоял возле тела своей матери. Он мгновенно понял, что все кончено. Впился в меня глазами, ожидая, что я скажу. Я пробормотал, что бабушки только что не стало. С минуту отец стоял безучастно, потом разрыдался и рухнул на стул, закрыв лицо руками. Я понимал его растерянность и горе, но был удивлен, когда обнаружил, что отец оплакивает не столько кончину своей матери, сколько тот факт, что опоздал. Мне показалось, он шептал: «Даже тут я не успел». Он не успел с ней попрощаться.

48

Воспоминание Марчелло Мастроянни

В сентябре 1996-го Мастроянни, снимавшийся в то время на севере Португалии, рассказал для одного документального фильма много разных историй из своей жизни. Название фильма, а потом и книжки, стало: «Я помню, да, я помню…» Эти слова влекут за собой образы, которые он пытается оживить: «Я помню алюминиевую сковороду без ручки, в которой мать готовила яичницу. Я помню музыку Sturdust; это было перед войной, я танцевал с девушкой, на ней было платье в цветочек. Я помню элегантную легкость Фреда Астера. Я помню, каким был Париж, когда родилась моя дочь Кьяра. Я помню Грету Гарбо, она смотрит на мою обувь и говорит: „Итальянские туфли?“ Я помню руки моего дяди. Помню снег на Красной площади в Москве. Помню тот странный сон, в котором неведомый голос говорит, чтобы я взял с собой что-нибудь на память из родительского дома. Я помню путешествие на поезде в самый разгар войны: поезд входит в тоннель, наступает кромешная тьма, и вдруг какая-то незнакомка безмолвно целует меня в губы. Я помню свою мечту увидеть, каким станет мир к 2000-му году». И так далее в том же духе, маленькие эмоциональные штрихи, обрывки воспоминаний а-ля Жорж Перек. Позже, среди прочих признаний, мы прочтем эту прекрасную фразу: «Воспоминания — своего рода конечный пункт назначения; возможно, это единственная вещь, принадлежащая нам всецело».