Левый полусладкий - Александр Ткаченко Страница 35

Смертельно раненный бык стоял на коленях перед матадором. Стотысячный стадион орал, свистел, аплодировал, извергал эмоции всех мастей, приветствуя человека, всадившего на встречном движении шпагу в захребетье почти пятисоткилограммового страстного животного.

«Все, финиш», — сказал я глухо. «Нет, это не конец, — услышал я в ответ от старика соседа. — Никто не знает, на что способен почти мертвый бык, бывает, что из последних сил он бросается вперед и убивает матадора». Я вздрогнул. Я понял, почему стадион бесновался, — он ждал жертвы. Скорее всего — быка, а может быть… Меня поразила молодость тореадоров. «Ну да, — сказал я себе, — реакция, нервы». И тут же услышал ответ: «Да они не доживают до старости».

Я долго думал, почему я вдруг решил написать о корриде. Из-за того, что я впервые увидел бой быков, а может быть, из пижонства? Да нет, что-то другое. Может быть, потому, что, в отличие от, скажем, футбола, здесь не было игры, здесь все было на грани жизни и смерти, начиная с того, когда бык-тяжеловес, неся над поднятой к небу головой широченные рога, начинает метаться в смертельном круге стадиона, ища не то выхода, не то упора, ударившись в который он мог бы разрядиться после долгого сидения в загоне, начиная с того, как появляются бледные и честолюбивые тореадоры в сопровождении кавалькады пикадоров, помощников и, наконец, тележки, при помощи которой волокут с арены поверженного. Во всяком случае, я не разделил чувств великого поэта, изрекшего после корриды: «Я устанавливал бы на рогах быка пулемет». У меня жалости не было ни к кому, ибо, повторяю, бой идет на равных, и если бы не пикадоры, самые ненавистные персонажи этого действа, то трудно себе представить, как тореадор мог бы справиться с быком.

Дело в том, что по сценарию корриды пикадор — всадник, облаченный вместе с лошадью в рогонепробиваемые одеяния, — должен вначале отвлечь на себя внимание быка и ударами пики в межреберные пространства разозлить, разъярить его. Но удары так глубоки, так усердны и настойчивы, что бык начинает вместе со злостью истекать кровью и терять силы. Благородство и класс тореадора в том, что он вовремя останавливает это издевательство и бьется, и играет в смерть со здоровым, свежим быком. Быки как будто это понимают и рвутся на пикадоров с особой яростью. Я был свидетелем, как один из них, разогнавшись, ударил в бок несчастной лошади так, что она вместе с всадником под свист и хохот толпы была выброшена на зрителей. К счастью, никто не пострадал. Неслучайно бедной лошади закрывают глаза шорами, чтобы она не видела и не испугалась неистовства быка и не понесла пикадора, все-таки человека.

Бандерильи — это укусы комара для быка по сравнению с работой пикадора. И все-таки четыре тонкие, с яркими оперениями иглы вонзаются по традиции в спину несущегося на красное быка. Помощник, а иногда и сам тореадор, в опасном прыжке зависая на секунду рядом с быком, свершают свое аплодисментское дело, и бык, униженный, обретающий почему-то женский облик, в каком-то недоумении долго шатается меж суетящихся участников драмы. А самое главное действующее лицо — тореадор — поднятием своей черной шапочки показывает — всем убираться, он один будет водить быка красным плащом и приведет его к тому, что, вымотанный, он встанет, тупо глядя в его сторону, и будет либо ждать удара шпаги, либо помчится убивать нечто красное, так беспокоящее его. Именно в этот момент тореадор превращается в матадора. До этого тореадор начинает водить быка, и чем ближе к себе, тем опаснее становится это предприятие, особенно если у быка широкие рога. Говоря по-футбольному, он убирает быка под себя, заманивая плащом и пропуская в миллиметрах от своего тела неподпиленные рога, вызывает взрывы восторга стотысячного алкоголика риска и страха — стадиона.

Несколько подряд таких пассажей под выдохи переполненного стадиона — оле-оле-оле, — что означает «понюхай-ка», — и вот опять бык, уже отяжелевший, уперто стоит с отвисающей головой, чуть поматывая ею… Тореадор получает из-за бордюра, от ассистента, вытащенную из футляра шпагу и, начиная движение на быка, нацеливается в точку, которую чувствует только он один, и в этот момент начинается его превращение из героя драмы в героя трагедии…

Ортега, самый известный и молодой тореадор Мексики, также стоял у меня на глазах с протянутой шпагой перед остановившимся быком и вмиг решил двинуться на него, но вдруг бык сам пошел на Ортегу. В момент удара Ортеги бык атаковал нечто красное и, утащив плащ, зацепил бедро матадора. Маленький и компактный, Ортега перевернулся в воздухе дважды, но приземлился, устояв на ногах. Если бы он упал, то это было бы его последнее выступление — таков закон чести. Но он устоял, и, когда смертельно раненный бык опустился на колени, истекая силой и звериной хрипотой, Ортега подошел к нему, хромая, и, отбросив все причиндалы битвы, открылся быку — вот он я, перед тобой, добей меня… Это продолжалось почти минуту. Почти год. Стадион стонал, медленно стихая и взрываясь вновь. Старик, мой сосед по трибуне, бубнил: «Никто не знает, на что способен смертельно раненный бык…»