С мороза - Авдотья Смирнова Страница 35

Елена Милкова, Мария Семенова. Вкус крови. – «Азбука», Санкт-Петербург; «ACT», Москва

Как обычно принято в наших детективах, расследование как таковое отсутствует. Никакой тебе дедукции, зато следователя постоянно осеняют прозрения. Принцип этот придуман еще покойным Николаем Леоновым: его сыщик Гуров все заранее предугадал и предусмотрел; иногда кажется, что Гуров и есть преступник.

Следователь транспортной милиции Дмитрий Самарин, конечно, не такой тупой гений, как Гуров, не все он может предусмотреть, но догадливый, гад!

Вообще сюжет увлекательный. Во-первых, маньяк-убийца, это всегда приятно. Во-вторых, страшные дела творятся у нас на вокзале, девоньки, прямо ужас какой-то! Тут тебе и торговля детьми, и бомжи вонючие, и воры купейные с клофелином в коньяке, весь набор газеты «Мегаполис-Экспресс». Нету только снежного человека и колбасы-убийцы, а жаль. В-третьих, кошмарно коррумпирована все-таки у нас милиция, тоже тема неисчерпаемая и вечная.

Но есть и оригинальные, свежие находки. Маньяк-убийца реагирует только на женщин в период месячных и только летом. Потому что они раздетые и пахнут. Несмотря на разное, но в целом вполне приличное социальное положение, пахнут они все. Видимо, таким образом авторы ловко вставляют шпильку городским властям, отключающим летом горячую воду и вынуждающим женщин не мыться. Остро поставили проблему авторы, молодцы, так держать!

Опять же интересная находка, что интеллигент, взятый транспортной милицией по подозрению в том, что он и есть маньяк (что может быть естественнее для интеллигента в наше нелегкое время!), отказывается признаваться. И это несмотря на пытки! Писатель Бушков, должно быть, в ярости! Он бы не упустил такого шанса, у него если человек в очках и шляпе, значит, точно негодяй. Вообще мотив стойкости нашей интеллигенции как-то ушел из литературы. Это неправильно, поэтому почин авторов можно только приветствовать.

Книжка очень бойкая, рекомендуется широкому кругу читателей.

В. М. Мокиенко, Т. Г. Никитина. Толковый словарь языка Совдепии. – «Фолио-Пресс», Санкт-Петербург

А вот эту книжку очень советую купить. Во-первых, там есть масса забытых просто-напросто слов, без которых ни Зощенко, ни Платонова, ни Ильфа с Петровым не прочесть. Во-вторых, огромное количество сведений, которых вы просто могли не знать. Я, например, с интересом выяснила, что «душман» – это не только «член вооруженных формирований непримиримой оппозиции в Афганистане», но и «(разг. ирон.) Название больших черных карасей-мутантов, появившихся в загрязненной Волге в 80-е гг.». Или «Жидовоз – (разг. шутл.-ирон) Самолет, выполняющий рейс Ленинград-Вена, на котором из СССР обычно улетали еврейские эмигранты». А вот такое невинное слово, как «зорька»: «Пионерская зорька. 1. Название утренней передачи для пионеров… 2. (жарг. вульг.) Утренний половой акт». В-третьих, даже самые простые слова в этом словаре имеют свое специфическое толкование. Вот «конь» – он всегда «Железный, стальной… (патет.) Трактор». Или слово «твердо»: «нарег. Уверенно, стойко, неизменно. // Твердо идти по пути строительства социализма. Ангольский народ будет твердо идти по пути строительства социализма. – Визит, 1976. // Твердо и уверенно вести народ к коммунизму…» А какие тут цитаты! Вот, например, к слову «жизнь»: «Оптимизм мы часто толкуем как обыкновенный телячий восторг. „Не надо печалиться – вся жизнь впереди". А печалиться надо. Не за себя, так за других. И не только печалиться, а даже страдать. – Коме, пр., 18.02.82».

Отличное, совершенно академическое издание, пригодное как для индивидуального усладительного чтения на ночь, так и для коллективного изучения на производстве. Патет., шутл., ласк.

К. В. Мочульский. Великие русские писатели XIX века. – «Алетейя», Санкт-Петербург

Константин Мочульский, филолог и философ, эмигрировал в 19 году. Все его главные книжки – «Духовный путь Гоголя», «Достоевский. Жизнь и творчество» – написаны в эмиграции. «Великие русские писатели…» – книжка не главная, но очень важная.

Фактически это сжатый учебник по русской литературе, написанный для тех поколений русских, которые выросли, а то и родились уже вне России. В этом учебнике есть по крайней мере две черты очень примечательные. Одна черта – это упорство и прямолинейность, с которыми Мочульский проводит главную свою идею: русская литература идет путем Христа. Если с Пушкиным это еще как-то получается, по крайней мере в связи с последними годами жизни, если Достоевскому идея совсем впору, то вот с Лермонтовым у автора должны были бы возникнуть серьезнейшие проблемы. Даже как мистик Лермонтов совсем не склонен к христианству, и те его стихи, где упорный автор ищет указаний на христианский путь поэта, прилежного читателя убедят лишь в том, что Лермонтов отдавал дань традициям отцов. Если бы в России был принят буддизм, Лермонтов в стихах вспоминал бы не Богородицу, а Будду.

Упорство Мочульского приводит читателя ко второй поразительной черте его книги: она необыкновенно напоминает советские учебники литературы. Та же примитивность оценок – Пушкин был такой хороший-хороший, а высший свет кругом был такой плохой-плохой, – то же казенное сочувствие к тяготам народной жизни, то же вполне невообразимое в талантливых людях последовательное устремление к идеалу, которое он приписывает Толстому или Пушкину, никак образцами последовательности не считавшимися. Только вместо дедушки Ленина тут Иисус Христос.

Но при этом у Мочульского есть одно важное отличие от советских авторов – он все-таки очень образованный, интеллигентный человек. Купите книжку знакомым и родственникам, заканчивающим школу. Вреда-то всяко не будет.

А. Оленина. Дневник. Воспоминания. – Гуманитарное агентство «Академический проект», Санкт-Петербург; серия «Пушкинская библиотека»

В Анну Алексеевну Оленину был влюблен Пушкин. Он ей делал предложение, писал «Ты и вы», а она ему отказала. Потому что не любила его, а кокетничала только из тщеславия.

Так и хочется сказать, что то была прекрасная эпоха милых, невинных барышень. Что они все были такими: трогательными, изящными, неумными и очаровательными. Считается, что и Наталья Николаевна была такой. Керн тоже. Но тогда же жила Вера Вяземская, и Смирнова-Россет, и Карамзина. Умные, блестящие, желчные женщины, под стать окружавшим их мужчинам. Так что не все, далеко не все.

Анна Оленина не была умна. Если еще точнее, она была глупенькой. Но мораль ее дневников, как и дневников многих ее современниц, в том, что глупость, вставленная в оправу из хорошего воспитания, образования и незыблемых моральных ценностей, перестает раздражать и оскорблять эстетическое чувство. Глупость, лишенная вульгарности, а значит, и оригинальности, превращается в такое же лишенное экзистенциальных глубин качество, как, например, цвет волос или тембр голоса. В таком своем целомудренном варианте она прекрасно сочетается с наблюдательностью, живостью, культурной чуткостью. С нашей сегодняшней точки зрения это вообще нельзя назвать глупостью.

Саму себя Оленина считала умной, тонко чувствовавшей девушкой, склонной к творчеству в минуты досуга и к здравомыслию в повседневной жизни. В здравомыслии ей и впрямь не откажешь. Оно всегда помогало ей быстро утешаться в минуты горести. Подчеркну, что это именно здравомыслие, а не легкомыслие. Что же до творчества (его фрагменты приведены в книге), то к литературе оно имеет весьма малое отношение. К сожалению, это совершенно забытый в России жанр. Вымерли в этой стране интеллигентные глупцы.