Полет шмеля - Анатолий Курчаткин Страница 35

Лёнчик шел из поликлиники, неся в кармане сложенную пополам справку, и от чувства непоправимости все в нем ныло помрачающей сознание зубной болью.

Он решил тянуть со справкой до последнего, не отдавая ее — сколько получится. Ему вдруг сделалось ясно, что эта справка не просто лишила его возможности полета на планере, а перечеркнула его мечту: оказывается, ему хотелось стать летчиком. Он не отдавал себе в том отчета, он записывался в авиамодельный, думая, меньше народа — больше кислорода, записался в планерный, сказавши себе, а чего б не записаться, а это ему на самом деле хотелось в небо. Но коль скоро дорога в летчики ему перекрыта, то хотя бы раз подняться в небо. Хотя бы раз! А там — вот вам ваша справка, пожалуйста!

Полетам предшествовали два подготовительных практических занятия — пробежка и подлет . Когда Лёнчик приехал на аэродром, планер уже стоял на поле, сверху поперек фюзеляжа была прикреплена выкрашенная в такой же темно-зеленый цвет, как сам планер, небольшая планка — не знать, что она согласно законам аэродинамики и не позволит планеру взлететь, решишь, что это деталь конструкции. А давайте снимем, ну что там пробежка, давайте без нее, заныли все, когда руководитель — в темных парусящих на ветру спортивных брюках и белой торжественной блузке — построила группу в шеренгу, сделала перекличку и объявила, какое упражнение предстоит отрабатывать. Ну да, конечно, сразу вас еще в небо, усмехнулась она. И посмотрела на Лёнчика: «Поспелов! Ваша справка? Вы остались единственный, кто не принес». — «Нет, Сеничкин еще не сдал», — подал голос староста кружка. «Ладно, Сеничкина нет, о нем и разговор нечего заводить», — отмахнулась руководитель. Но, возможно, невольное заступничество старосты помогло — до пробежки Лёнчика она допустила.

В движение планер приводился амортизатором — толстенным резиновым жгутом в черной нитяной оплетке. В носовой части у планера был костыль, втыкавшийся в землю, амортизатор цеплялся за него, и, ухватив амортизатор за концы, две группы человек по семь растаскивали их перед планером в разные стороны на манер усов. Руководитель, со вскинутым над головой белым флажком, кидала флажок вниз — давая сидящему в планере знак, — и мгновение спустя планер, не прикованный больше к земле костылем, срывался с места. Пронесшись на полозе по траве метров двадцать, он останавливался. У всех вылезающих из кабины было расплывающееся в дурацкой улыбке счастливое лицо — независимо от того, как прошел эти двадцать метров: не шелохнув крыльями или раскачивая ими, будто от морской качки.

Лёнчик выбрался из остановившегося планера, чувствуя, что лицо его украшено той же дурацко-счастливой улыбкой, что у всех прочих, подошел, как положено, к руководителю и отрапортовал:

— Товарищ руководитель полетов! Курсант Поспелов упражнение «пробежка» выполнил!

— Молодец, курсант Поспелов. — В голосе бывшей московской студентки, мастера спорта по планеризму, было искреннее одобрение, и в этот миг она напомнила Лёнчику давно не вспоминавшуюся ему старшую пионервожатую Галю, убывшую куда-то на далекий Дальний Восток. — Упражнение выполнено на оценку «отлично». Допускаю вас до следующего упражнения — «подлет». А! — тотчас, впрочем, спохватилась она. — Что со справкой, курсант Поспелов? Без справки до полетов я вас допустить не могу.

— К полетам будет! — что было Лёнчику ответить еще?

— А если к подлетам? — нажав голосом, вопросила руководитель.

— К подлетам маловероятно. Не успеть к подлетам.

— Но к полетам точно не допущу — сказала руководитель, и в Лёнчике все так и исполнилось ликования: слова ее означали, что до подлетов он допускается и без справки!

Однако совершить подлет ему уже было не дано. Впрочем, не ему одному. Почти всем.

На следующее занятие, когда должны были выполнять подлеты, Сеничкин пришел. И хотя, как и Лёнчик, справки он не принес, руководитель допустила его до выполнения упражнения.

Совершать подлет Сеничкину по жеребьевке выпало третьим. Двое до него подлетели благополучно и, когда выбирались из кабины, выглядели со своими счастливо-восторженными улыбающимися лицами еще глупее, чем в прошлый раз. Амортизатор выбрасывал планер, с фюзеляжа которого сняли аэродинамическую планку, метров на пять в высоту, и теперь везти его обратно, на исходную позицию нужно было не двадцать метров, а все шестьдесят-семьдесят.

Сеничкин завалил планер, когда тот уже спускался и потерял начальную скорость. Планер вдруг резко накренился, крыло задело кромкой землю, его развернуло, и он на ходу грохнулся вниз. Крыло, на которое он упал, отвалилось, фюзеляж перевернуло набок, и так, со взодранным в небо уцелевшим крылом, планер замер.

Еще никто не успел добежать до планера, Сеничкин в кабине зашевелился, перевернулся на спину, ухватился за боковину кабины обеими руками, и, отжавшись, извлек себя из кабины наружу. Его подхватили в несколько рук, подняли на ноги.

— Отпусти! Не хватай! Отпусти, говорю! — Сеничкин вырвался из державших его рук. Лицо его украсилось той, обычной его ухмылкой. — Что, как я, ничего, да? — проговорил он, ухитряясь ни с кем не встречаться глазами. — Перерохались, когда саданулся?

Руководитель, подбежавшая к планеру позже всех, молча оглядывала Сеничкина тревожным, сочувственным взглядом.

— Не разбились? Ничего? Травм нет? — с этими тревогой и сочувствием быстро заспрашивала она.

— Да-а, что я… Планер какой… ничего там не пошевели, — бурчаще отозвался Сеничкин.

— Все, занятие отменяется, — повернулась руководитель к столпившейся около искалеченного планера группе; вышло — будто прикрывая собой Сеничкина. — И следующее занятие тоже. И может быть, вообще больше не будет, если не удастся отремонтировать. — В голосе ее не было и следа порицания Сеничкина. И вот интересно, если бы планер разбил кто-то другой, не Сеничкин, она бы вела себя так же?

Вернувшись на трясущемся трамвае к себе на Уралмаш, Лёнчик, вместо того чтобы отправиться домой, пошел в Дом пионеров к Алексею Васильевичу. Он уже очень давно не заходил к нему. Первое время после пионерлагеря — тогда, три года назад — заходил часто, но строительство моделей его уже не влекло, и он перестал ходить.

Александр Васильевич оказался у себя — чего, в принципе, не должно было бы быть: ему полагалось еще находиться в лагере. Но, оказывается, в начале лета он попал в больницу с язвой желудка, его прооперировали, он пролежал там больше месяца и в лагерь не поехал. «Набылся я в лагере, хватит с меня лагеря», — отозвался он, когда Лёнчик выразил ему сочувствие, что в нынешнем году не удалось поехать, и по тому, как он это сказал, сделалось ясно: Александр Васильевич отнюдь не пионерский лагерь имел в виду.

Лёнчик рассказал Алексею Васильевичу свою историю с окулистом и как не удалось подняться на планере в воздух, и Александр Васильевич, трогая усы, всхрапнул:

— А ты, значит, хотел хотя бы разок, да?

— Ну да, — ответил Лёнчик, на этот раз не понимая Алексея Васильевича.

— А судьба, значит, хитрей оказалась? Судьбу, Лёнчик, не перехитришь. Судьбу надо слушать. Как она тебя ведет — так и иди. А поперек попрешь — она тебе непременно подножку поставит.