Среда обитания приличной девушки - Галина Хованова Страница 35

Но, как ко всякой задаче, я подошла к этой задумке основательно.

Для того чтобы не выглядеть полным профаном, приехав в лагерь первый раз, я почти год посещала так называемый «педагогический отряд», организованный при Институте им. Иоффе. Потому что в лагерь собиралась ехать тоже от этого института.

Как весело и по-дурацки мы проводили там время: учили разнообразные игры для детей всех возрастов, устраивали ролевые игры, пытаясь предугадать ситуации, могущие возникнуть в нашей работе! Сочиняли какие-то стишки, речевки, сценки. И так два раза в неделю с октября по май. Как мы планировали отрядные посиделки, когда каждый из детей должен поделиться сокровенным и наболевшим! Как учились сглаживать конфликты и утешать обиженных!

Ровно ничего из этого мне не пригодилось ни разу.

Для начала — я все время работала с первыми отрядами. Те, кто помнит советские лагеря, знают, что первый отряд — это четырнадцати-шестнадцатилетние оболтусы, которых обычно отправляют на организованный отдых «во избежание».

И вот первый день работы. Нас привезли в лагерь заранее, чтобы мы устроились, успокоились и подготовились. А потом приехали дети. Мы сидели за столиками в столовой, куда к нам должны были подходить пионэры и отмечаться. Когда я увидела в окно этих тетек и дядек, выгружающихся из автобуса, мне по первости сплохело. Юные девы с макияжем «боевой раскрас Чингачгука», юноши росточком под два метра… Было от чего впасть в экстаз. С надеждой на вечерние песнопения и «круг друзей» я оглядела более мелкую публику, движущуюся к моему столику. «Может, эти, помладше, дадут поиграть с собой в ролевые игры?» — надеялась наивная чукотская девушка в моем лице.

— Это вы, что ли, будете воспитателем в нашем отряде? — поинтересовался симпатичный белокурый мальчуган, которого я уже мысленно включила в хороводы и речевки, и тут же добавил, чтобы у некоторых не создавалось превратного впечатления: — Тут еще дней пять очень скучно будет, а потом моя любовница приедет — вот тогда и оттянемся!

Сказать, что я была в шоке, — значит ничего не сказать. Потому что год был 1986-й. Тогда так было не принято. А там — принято, потому что детишки сотрудников института были продвинутыми личностями. В основном, они учились в языковых интернатах — китайском и испанском, где, конечно, и набрались всякой гадости.

К каждому воспитателю в каждом отряде прилагается пионервожатый. И мне полагался. Как я ни просила, ни молила, мне не разрешили самой выполнять пионервожатские функции без воспитательских. А разница в двух этих должностях такова: пионервожатый отвечает за развлечения и трудовые подвиги, а воспитатель — за все остальное, включая жизнь и здоровье. Почему воспитателем сделали все-таки меня, я поняла в первый же день.

С утра ко мне подошел стриженный под полубокс молодой человек — небольшого роста, но широкий в плечах. Это и был мой вожатый. Тоже студент. Но! Студент Военного института физкультуры.

Около десяти вечера я командирским голосом, в котором явно чувствовалась угроза, приказала:

— Всем в сортир, умываться, и чтобы к десяти все были в койках!

Народ побрел готовиться к отбою. А я стала искать своего Сережу, потому что в одиннадцать нам нужно было вдвоем на планерку. Ищу, ищу — нет Сереги. А детишки уже все по кроваткам — устали, бедолаги, первый день сложный не только для нас.

Бегаю я из палаты в палату, туда-сюда жальце засовываю — нет Сереги, как корова языком… И что меня стукнуло в голову заглянуть к нему в вожатскую?

Заглянула — картина следующая. На кровати, явно умытый и сходивший в сортир, лежит аккуратненько мой Сереженька. На спинке, ручки культурно на одеялке. Глаза закрыты.

— Моб твою! — зверским шепотом закричала я. — А кто на планерку пойдет?!!

На что юноша, открыв свои очи, на голубом глазу отвечает:

— А что? Вы же сказали — писать, мыться и в койку…

В отряде моем было ни много ни мало — 47 человек. И каждый со своим представлением о жизни, которое к пятнадцати годам формируется окончательно.

Чудный возраст — авторитетов нет нифига, зато самомнения — предостаточно.

Я, конечно, сначала пыталась применять к этим детишкам те методы, которым мы учились в «педагогическом отряде». Поняв всю безнадежность попыток, я стала применять те методы, про которые вычитала в «Педагогической поэме».

Например. Захожу в палату перед обходом (это когда начальство в сопровождении лагерного врача проверяет чистоту и аккуратность коек, тумбочек и полов в палатах) и вижу — на разобранной кровати возлежит один из моих пионэров, взгромоздив одну ножищу в кроссовке на спинку кровати, а второй помавая в воздухе. Лежит, скотина, хоть бы хны, и на мое возмущение отвечает, что у него, мол, самочувствие не очень, вегетососудистая дистония, типа, поэтому он, больной, и лежит в кровати.

— А что же ты, сокол мой, в грязных штанах на чистом белье валяешься? — резонно спрашиваю я.

— Потому что у меня джинсы на болтах, разводной ключ нужен, чтобы снять. Хотите попробовать? — хитро посматривая на меня, говорит этот малолетний гоблин.

— А то! Конечно, хочу! — радостно откликаюсь я на это предложение, подхожу к кровати чеканным шагом кремлевского гвардейца, расстегиваю и выдергиваю из его джинсов ремень, после чего обход застает в палате такую картину — через кровати молодым козлом скачет с криками «А может, попытаетесь все-таки снять мои штаны?» юное дарование, а в проходе колобком мечусь я с широким ремнем в руках, периодически попадая им по заднице воспитанника. Влетело мне, конечно, за антипедагогические методы, но я продолжала их применять.

Какое наслаждение сидеть теплым летним вечером на крылечке деревянного корпуса, облокотившись спиной о столбик веранды и вытянув ноги, когда мимо тебя раз в две минуты, топоча как полосатые слоны, проносится стадо молодняка. И пусть посмотрят на меня криво и косо педагоги со стажем — только так я, молодая девушка, могла укротить огонь, бушевавший в их головах.

Двадцать пять юношей на две палаты — разве можно тут уснуть после отбоя? И шумели они, козлики, изрядно. Поэтому — кеды на ноги и бегать. Вокруг корпуса. Потом мыться — и спать. А перед сном Галина Александровна почитает стихов Лейкина. И будет смешно или грустно. Или непонятно-щемяще. Или даже просто непонятно. Странно то есть.

…Постелю себе на плахе,

Оборудованной в клетке.

От смирительной рубахи

Рукава пришью к жилетке.

Обомнется ретивое.

Все устроится как надо.

Нас отныне — только двое,

Я и ты — моя отрада…

Нет, они меня не боялись. И даже любили. Хоть я и садистски заставляла их бегать вокруг корпуса. И лупила ремнем.

И запирала девочек в палате, когда они умудрились назначить свидание местному молодняку. А молодняк — из соседней деревни — только демобилизовался.