Река - Кетиль Бьернстад Страница 35

Я несу Марианне на спине, я почти не вижу дороги, карманный фонарик я забыл там, где она упала, но вернуться и поискать его я не смею.

Звучит выстрел, она разжимает руки.

— Держись крепче! — кричу я.

Она повинуется, стискивает мою шею. Так я хотя бы чувствую ее близость, думаю я.

— Эти выстрелы неопасны, — успокаиваю я Марианне. — Это последние стрелки стреляют на полигоне.

Я иду в темноте. Почти ничего не видно, но, к счастью, над городом всходит луна.

— Мы справимся, — говорю я.

— С чем справимся? — спрашивает она и как будто просыпается от собственных слов.

— Опусти меня на землю, — просит она и трогает меня за голову. — Что, собственно, случилось?

Я мгновенно подчиняюсь, но поворачиваю ее лицом к лунному свету, чтобы хотя бы видеть ее.

В глазах у нее страх. Зрачки расширены. В этом свете она выглядит белой как мел.

— Ты упала, в лесу, — говорю я. — Потеряла сознание. Такое бывает.

— Не отпускай меня, — просит она. — Я знаю, что это. И знаю, где мы. Это неопасно.

— Не отпускать тебя? — спрашиваю я.

— Да, не отпускай. Разве непонятно?

Я иду рядом с нею, медленно, словно она древняя старуха. Неужели она сама этого не замечает? — думаю я, и мне хочется плакать. Все так изменилось.

— Что это у тебя на спине? — спрашивает она, шаря по мне рукой, словно слепая.

— Рюкзак, — отвечаю я. — В нем пустая бутылка из-под вина. Два стакана. Мы с тобой забыли о шоколаде. Хочешь шоколада?

— Да, спасибо.

Мы останавливаемся на лесной дороге и едим шоколад. Я думаю, что шоколад ей поможет, вернет силы. Но после двух кусочков она говорит, что больше не может.

И снова падает.

Тогда я несу ее. Несу ее весь остаток пути до трамвайной остановки Грини.

Она молчит. Просто висит у меня на спине, словно мешок с песком. Но каждый раз, когда я велю ей держаться крепче, она слушается меня и сильнее сжимает руками мою шею. Мне тяжело дышать, но я все-таки дышу, правда, с трудом. Так, не говоря ни слова, мы проходим последние километры до остановки.

Когда подходит трамвай, Марианне все еще не может стоять на ногах. Кондуктор принимает ее за пьяную и не хочет впускать в вагон.

— Она больна! — объясняю я довольно резко. — И мы едем только до Рёа.

Мы садимся у самой двери. Пассажиры наблюдают за нами. Марианне молчит, и я не знаю, что ей сказать. То, что она мне рассказала, отворило что-то в ней самой. Или эту перемену вызвало то, чего она не рассказала? Я совсем не знаю эту женщину, которая сидит рядом со мной. Ее мучит страх. Она не может стоять на ногах. Она дрожит, и я обнимаю ее.

— Не уходи, — шепчет она.

— Я не уйду. Мы с тобой выйдем вместе в Рёа, и я отнесу тебя домой.

Она кивает и глядит в пространство пустыми глазами.

Я несу ее по Мелумвейен до Эльвефарет. Она висит на мне, как тяжелый мешок, и я рад, что темно, что на улице никого нет. Наконец мы в доме Скууга, в ее доме. Хорошо и грустно вернуться сюда. Я кладу ее на диван и глажу по щеке, чтобы успокоить. Ее что-то тревожит.

— Принести тебе что-нибудь выпить?

Она кивает:

— Да, стакан воды, но еще не сейчас. Сейчас не уходи.

— Я не уйду.

Марианне тяжело дышит, как будто делает дыхательные упражнения. Потом вдруг решительно встряхивает головой, словно вспомнив то, о чем не хочет думать, ее глаза потемнели от горя. И она начинает плакать, кажется, будто открыли шлюз или прорвало плотину. Я никогда в жизни не слышал таких рыданий. Даже в рыданиях Катрине не было такого бездонного отчаяния. И теперь, много лет спустя, я вспоминаю эти рыдания с прежним страхом, и у меня по коже бегут мурашки.

Я держу Марианне в объятиях. Она плачет громко, душераздирающе громко, так могут плакать только дети. Плачет безутешно, как человек, попавший в беду.

— Я не уйду от тебя, — повторяю я ей без конца. — Я не уйду от тебя.

Марианне перестает плакать уже глубокой ночью, она смотрит на меня и говорит:

— Прости меня.

— Что я должен тебе простить?

— Что я заставила тебя все это пережить.

— А я и не знал, что я что-то пережил. Знал только, что тебе плохо.

— Это накатывает волнами, — объясняет она. — Может быть, было еще рано все тебе рассказывать. Но мне почему-то казалось, что ты должен все знать про меня. — Она испытующе смотрит на меня при этих словах, чтобы понять, как я к ним отнесся, какими глазами смотрю на нее после того, что случилось. — И это тогда, когда тебе особенно нужен покой и стабильность.

— Не думай обо мне. Я обойдусь.

— Я тоже так говорила. И до какого-то времени действительно обходилась. Но только до какого-то времени.

— Тебе сейчас лучше?

Она пожимает мне руку и устало улыбается:

— Да, гораздо лучше. А теперь нам обоим надо лечь спать.

— Ты сможешь сама идти?

— Да, не бойся.

Она встает с дивана. Ноги держат ее. Я тоже встаю.

— Покойной тебе ночи, мой юный, верный друг, — говорит она. — Ты даже не знаешь, как ты помог мне сегодня. А когда-нибудь я расскажу тебе конец этой истории.

Она красива даже сейчас, думаю я, хотя лицо у нее в грязных подтеках от слез. Я мог бы поцеловать ее, прогнать ласками злые мысли. Бесстыдно думаю, что мы могли бы не вставать с дивана, что я мог бы лечь рядом, что мы любили бы друг друга. Но уже поздно.

Она быстро целует меня в губы.

— Прости, — говорит она. — Но я видела, что так тебя целовала Ребекка. А ведь она тебе тоже только друг.

Я краснею, потому что она раскусила меня и прочитала мои запретные мысли.

— Иди и ложись, — говорит она с легкой улыбкой. — Завтра будет еще день. Мне надо до понедельника прийти в себя. Завтра я встану поздно.

— И у тебя хватит сил пойти в понедельник на работу?

— Конечно, хватит, — отвечает она.