Сила прошлого - Сандро Веронези Страница 35

Именно тогда, после холодного приветствия, которым мы обменялись с этой женщиной в зале для избранных нью-йоркского аэропорта, и наши отношения с ее мужем стали прохладными. И теперь, когда прошло уже столько времени, и она может появляться в обнимку с тем стариканом даже в Риме, больше того — жить с ним вместе, и это он, когда ему заблагорассудится, гладит по головкам близнецов своими костлявыми руками в старческих пигментных пятнах, я жду не дождусь, когда Конфалоне вернется как-нибудь вечером домой с какой-нибудь женщиной, неважно какой — красивой, некрасивой, молодой, старой, — про которую можно будет подумать, что она появилась не сейчас, что она была и раньше, раньше всего другого, и что именно в ней все дело, как в Камилле Паркер-Боулз, но он по-прежнему возвращается домой один, уставший и одинокий, и значит, я всего лишь жалкий сплетник, которому почудилось, что он что-то о чем-то знает, хотя не знает ничего, и он треплется об этом с другого берега океана, вместо того, чтобы заниматься своими делами. Мало приятного, если однажды, сняв трубку домофона, я услышу такую свою характеристику, но если это будет голос Конфалоне, то возмущаться я не в праве.

Возвращаюсь домой, думая, что, в сущности, никто никого по-настоящему не знает, потому что все скрывают правду — если не специально, то инстинктивно. У одной моей знакомой случился настоящий шок, когда она через пять лет после замужества узнала, что у ее супруга аллергия на курятину. В общем-то, это не так уж необъяснимо: их квартира была прямо над рестораном ее родителей, и они ужинали там почти каждый день, так что достаточно было не заказывать курицу; в тех же редких случаях, когда они ели дома, она никогда не готовила курицу, пока это наконец не случилось, и ему пришлось сказать, что у него аллергия на курятину. В качестве технического это объяснение моя приятельница приняла, но что я мог ей возразить, когда она заявляла, что подобные вещи про собственного мужа жена знать обязана и что если она не знает такого, можно представить, сколько она не знает еще… Потом, поскольку ей нельзя отказать в чувстве юмора, она стала воображать, какое лицо сделает ее дочь, когда приведет в дом жениха, и она потребует от него либо немедленно сообщить, на какую пищу у него аллергия, либо никогда в жизни не заикаться об этом; между тем, с того случая она стала обращать внимание на то, что ее муж не делает, что не заказывает в баре, что не читает перед сном — вряд ли это так уж нормально. Они, однако, не разошлись, а это уже кое-что.

Пора спать. Закрываю окно, раздеваюсь, ныряю в кровать, даже не умывшись; но сна нет и в помине, и с этим лучше смириться — видимо, на сегодня я еще не до конца покончил со всеми своими терзаниями. Наверно, мне долго предстоит так проваляться, с закрытыми глазами, все глубже увязая в унынии и смятении. Впрочем, ладно, раз так, значит так. О некоторых вещах лучше думать, а не грезить.

В сущности, день не прошел впустую: я начал писать. Но я также начал курить. Эта пачка “Капри”, надо же ей было мне подвернуться. Фейерверк, Конфалоне, загадочный сквернослов, чайка — как она на меня смотрела. Я сила прошлого, там и осталась моя любовь. Безупречная ловушка, которую расставил мне Больяско, мой невообразимый промах, которым он подло воспользовался: как я мог перепутать журналиста с официантом? Как я могу помнить имя какого-нибудь никчемного актера вроде Бредли Уитфорда и не заметить манжеты его рубашки? Почему память такая сложная штука? Почему она столько в себя вмещает и потом пасует перед самыми простыми вопросами? Голландец на “Фольксвагене” был блондином или брюнетом? В какую сторону вертит револьвером Берт Ланкастер в “Вера Круз”, [64]вперед или назад? Сколько лапок у муравья — шесть или восемь? На каком боку обычно спит Франческино — правом или левом? Если бы я был шпионом, а детский писатель был бы моей легендой, и меня сегодня ночью убили бы при загадочных обстоятельствах — пиф-паф — из пистолета с глушителем, что помнил бы обо мне Франческино?

Открываю глаза и смотрю в потолок, туда, где я много лет собираюсь повесить вентилятор, и почему я этого не делаю — еще одна загадка.

То, что я был детским писателем, он наверняка запомнит.