Бог дождя - Майя Кучерская Страница 35

Он стоял в какой-то кривой, неловкой позе, уже и не боком, как обычно, а почти отвернувшись, почти спиной.

– Грустно мне, – повторил он и повернулся.

И не успев еще почти ничего увидеть, почти инстинктивно, невольно она спрятала взгляд – хоть как-то защититься от этого страшного, неузнаваемого лица!

Отец Антоний плакал.

Без слез, одними глазами, исказившимся ртом, внезапно проступившими морщинами – горько.

И долго еще не мог говорить.

– Все бывает, все бывает. Но вот смотри – распятие, и ты стоишь вместе с Ним, с Ним на самом краю. И пусть вокруг бушуют бури, все рушится, все валится вниз, но ты… – он задохнулся, снова оборвал себя. – Постарайся остаться хотя бы у последней черты.

И опять жутко сделалось от непонятных слов: какой еще последней черты?

– За ней уже – бездна.

Он поднял епитрахиль. Прочтя молитву, взглянул на нее еще раз, но уже не плача, а просто с болью такой, что снова она спрятала глаза.

– Умоляю, молись!

Аня бросилась прочь. Где она была сейчас, Господи? Кто с ней, о Господи, говорил? В один миг и холод, и безнадежность, и все ее злое исступление растворились, и отходило, отмякало сердце – что было теперь сдерживаться…

Потом, уже вечером, уже окончательно придя в себя и успокоившись, она подумала, что, спроси ее теперь: «А что, знаешь ли ты, Анна, что такое любовь христианская, что такое любовь Христова?» – она ответит совсем просто: «Да. Я знаю».

Куда было после этого деться, опять они старались, вновь она сделалась прихожанкой Покровского храма, рассказывала батюшке грехи, и ее подбадривало, хотя и чуть-чуть смешило его изменившееся поведение: на исповеди был отец Антоний по-прежнему внимательным, ласковым – после исповеди ее не замечал. Рай продолжался всего несколько недель. Но потом у нее снова появились дела, вопросы, и некогда, невозможно было обсуждать их в краткие храмовые минуты, снова она стала звонить. Редко, по-деловому, ненадолго. Как будто ничего лишнего. Ну, может быть, словечко-два…

Тут-то и случилось событие неслыханное: сломался телефон.

Это было смешно почти, до того прозрачно, до того интерпретируемо – яко свят Господь Бог наш, сломался телефон. Сломался надолго, не на неделю, не на две, что-то произошло с линией, кабелем, и никак не могли устранить неполадку, ни через месяц, ни через два. Три месяца она промучилась, через день набирала его номер, пока не поняла однажды: не починят уже никогда; и тут же утомленное привыканье проникло в душу, сгладило углы – ну не починят… И не могла не признаться себе: так, без телефона, лучше. Чище и веселей.

Возможно, Аня утвердилась бы в этом окончательно, когда б не новое и странное, врезавшееся в едва сложившийся новый, молчаливый ритм обстоятельство.

Отец Антоний стал пропадать.

Всегда он отличался болезненностью, простужался от любого ветерка, но старался приходить даже больным, с температурой, гриппом, в крайнем случае пропускал день-другой, однако обычно можно было позвонить, разузнать, утешиться. Теперь он просто не появлялся. Телефон не работал. Спросить о нем было совершенно некого. Все те же знакомые лица, люди, всегда приходившие к нему на исповедь, также ничего не знали и ждали его. Через неделю-две после исчезновений он возвращался, как ни в чем не бывало, и вновь все забывалось. Батюшка поправился, слава Богу.

– Что с вами было?

– Хворал.

Это повторилось раз, другой. Пока он не исчез надолго. Навсегда? Прошла неделя, следующая, началась третья – отца Антония не было. И никто ничего не знал.

Измучившись, Аня решилась и все-таки подошла к другому священнику храма, тому самому старичку, когда-то проводившему первую в ее жизни исповедь:

– Отец Александр, простите, вы не знаете, что с отцом Антонием?

– Да, говорят, болеет. Сначала гриппом, только стал поправляться – ангина. Выздоровеет – придет.

Отец Александр улыбнулся, благословил. Но спокойней ей не стало. Какая еще ангина? Почему говорят? С ним что-то происходит, никогда еще он не отсутствовал так долго без предупрежденья, без отпуска – смутная тревога, неясные догадки сжимали сердце. Неужели он сам не может ей позвонить? Сказать, что все в порядке, хвораю, мол, скоро поправлюсь. И кто же ухаживает за ним? Пьяница-сосед?

В отчаянье она позвонила Петре. Но Петра повторила то же, что Аня уже слышала в храме – кажется, болеет, кажется, ангина…

– Ты точно знаешь? Почему кажется?

Через каких-то общих знакомых, которым он звонил из автомата и сообщил это, не ей же сообщил – поэтому и «кажется», ты не волнуйся.

– Кто за ним ухаживает, когда он болеет, приносит ему еду?

– От нашего храма иногда направляют старушек. Но он этого не любит. Никого к себе не пускает.

«А ты, что ли, пробовала?» – так и подмывало огорошить Петру неприличным вопросом, но вместо этого Аня спросила:

– Когда же он собирается выйти?

Не сказал.