Роддом, или Жизнь женщины. Кадры 38-47 - Татьяна Соломатина Страница 35

Каковым бы ни было поведение Мальцевой – интерн вёл себя сдержанно и достойно. Так ему самому, по крайней мере, казалось. Так виделось и всем остальным. Даже тем, кто подмечал, что взгляд Денисова иногда становится тоскливо-коровьим, когда он с затаённым (как опять же представлялось ему самому) обожанием взирал на предмет своей любви и страсти.

У Мальцевой в коридоре висел огромный портрет покойного Матвея. У интерна в спальне висел огромный портрет Мальцевой. У Панина нигде и ни в каких помещениях ничего не висело, а если что-то и повисло – так то не по причине утраты любви и страсти, а лишь как свидетельство неизбежного бега времени и результат непомерного груза забот.

Всё в этом мире либо не то, либо не так, либо не с теми. А вовсе не как у Вольтера в повести «Задиг или судьба»: «…всё на этом свете либо испытание, либо наказание, либо награда, либо предвозвестие». Язвительный старик просто любил предаваться бесплодным умствованиям. На самом же деле в нашем простейшем из миров всё – либо не то, либо не так, либо не с теми. Либо не то и не так – не с теми! Последнее можно считать квинтэссенцией нашего бытия. Отцентрифугированными его форменными элементами.

Окончив интернатуру, Денисов слетал в отпуск к родителям, в Южную Америку. Повидаться, потусоваться, передохнуть. Он действительно мужик был крепкий – четверть века не шутка, иные – в прежних столетиях – уже в таком возрасте генерал-майорами были и подвиги совершали. А сдержанность в чувствах – это гигиеническая норма. Из серии: «почему в одних и тех же условиях русские солдаты умирали от дизентерии, а русские офицеры – нет?» Именно таким вопросом начинал вводную лекцию по инфекционным болезням один из любимых учителей Денисова (который в своё время был и любимым учителем Мальцевой – время идёт, а любимые повадки наших любимых не меняются, и время здесь совершенно ни при чём!). «Да, едят одну кашу!» – нервничал профессор-инфекционист. «Да, гадят в такой же “комфортабельный” сортир! Синих будок под Очаковым восемнадцатого века не было!» – начинал он выходить из себя, раздражаясь на тугодумие студентов и полное отсутствие у них логического мышления. «Да потому что дизентерия – это болезнь…» – с яростно-витальной надеждой отчаявшегося кричал он на аудиторию. «…Немытых рук?» – несмело шептали предполагаемую версию из аудитории. «В яблочко! – восклицал профессор, пританцовывая на месте. – И значит, офицеры, в отличие от солдат, что делали?!» – «Мыли руки…» – нестройным хором смелело студенчество. Точно так же и с чувствами-эмоциями. Ты или дисциплинирован – и тогда ты жив. Или ты распущен – и тогда есть шансы превратить своё энергетическое поле в плотно засранное каре, по периметру которого вьются жирные зелёные мухи, переносящие смертоносные флюиды на тебя и твоё окружение.

Нет, крепкий парень Денисов был не из таких. Он был дисциплинированный в чувствах мужчина. И если не мог (не хотел?) иные чувства истребить, то хотя бы держал их в узде. Потому его родители и не заметили, что с сыном что-то происходит. А что с ним происходит? Здоровый детина. Уже совершенно готовый врач. Живёт собственной жизнью, на другом боку планеты. Родители были слишком заняты собой. Моложавы, подтянуты, при делах. Они были рады видеть сына. Он был рад видеть родителей. В Южной Америке есть чем заняться, кроме бесплодных воздыханий. Тут, как говорится в русских народных сказках: утро вечера мудренее. Вернёмся – разберёмся.

Через месяц он вернулся, и отдел кадров переложил его трудовую книжку из папки «Интерны» в папку «Ординаторы». К нему не очень благоволил (точнее: терпеть не мог) заведующий гинекологическим отделением, но он был слишком занят своим очередным браком. Интригами, скандалами и расследованиями, с очередным его браком сопряжёнными. Угораздило же его жениться не на обыкновенной девчушке-простушке, которой изменять легко и просто, а расстаться и подавно – как говно с лопаты скинуть. Нет, на сей раз он женился на блатной девочке-интерне. Может, и не женился бы. Да она очень уж хотела за него замуж. Да ещё и забеременела. У неё случились очень тяжёлые роды. В результате которых заведующий гинекологией (точное число даже официальных детей которого никто не мог точно назвать, не то шесть, не то семь, не то где-то так…) обзавёлся больным ребёнком (прочили ДЦП, но до года медицина не берётся официально подписываться под таким диагнозом) – со всеми вытекающими для него, как для родителя, последствиями. Жена и тёща, а главное – высокопоставленный тесть! – почему-то (вот уж действительно несговорчивые какие!) не хотели мириться с привычками зятя. И не считали, что мужик – вольная птица, а все проблемы (в том числе с потомством) – бабские. Свиньи, одним словом. Так что заведующему было не до нового ординатора. Тем более, что Денисов несколько раз его выручил по работе. Но даже не поэтому. Подлец – всегда подлец. И будучи кому-то чем-то обязанным, подлецом быть не перестаёт. У подлеца тех регистров, куда чувство признательности и благодарности записывают, нет в помине. А всё больше потому, что над вчерашним интерном Александром Вячеславовичем Денисовым простёр своё потрепанное, хворое, не столь уже крепкое, но всё ещё властное и влиятельное крыло доцент Матвеев. И потому ещё конечно же, что сучка-начмед вчерашнему интерну благоволила. А сучке-начмеду благоволил – прилично сказать! – нынешний заместитель профильного министра по материнству и детству Семён Ильич Панин, любовник проклятой сучки со студенческих ещё времён. Так что Александру Вячеславовичу в гинекологии был зелёный свет и в малые, и в большие, и особенно в ургентные операционные. В самостоятельном ведении было три палаты. И бумажное администрирование заведующий тоже на него скинул. С руками и головой у Денисова было всё в порядке, так что он не стал профукивать дары судьбы. Личности личностями, дело делом. И по здравому крепкому мужскому размышлению заламывать руки от несчастной любви было бы чёрной неблагодарностью Богу. Или миру. Или ноосфере. Или морфическим полям. Кому как удобнее и привычнее. Карьеру выдали отменную. И любовь, если разобраться, была вовсе не несчастной. Александр Вячеславович считал, что любовь его более чем счастливая. Как минимум, потому, что она с ним случилась. Он уже обладал прекрасной женщиной. И она отвечала ему взаимностью – пусть и недолгое время. На первый раз. Не забываем о диалектике, предполагающей все последующие разы по умолчанию. Да и единожды такое далеко не у всех происходит! И прекрасная женщина, им горячо, хотя и сдержанно любимая, пока ни с кем под венец не отправилась. А если бы и отправилась – то разводы тоже никто не отменял. Даже во времена Священного синода. Что уж говорить – сейчас.

Родителям он о Мальцевой ничего не рассказал. Какими бы они ни были моложавыми и современными – Татьяна тут права. Одно дело восхищаться тем, как Мадонна раз за разом юных жиголо меняет, а другое дело – решить, что твой сын в роли этого самого жиголо. Тут его славная матушка, сама похожая на девчонку, могла бы выдать первостатейную хабалку. Все, даже самые отличные и мудрые мамаши, имеют риск стремительной манифестации и тяжелейшего озлокачествления ханжества, когда речь идёт о собственном кровном «онжеребёнке!». Другое дело, если (то есть когда!) всё будет на мази – тут его родители молодцы. Имеют мудрость отличать одно от другого. И ничего уже не скажут. Ну, мама губы подует. А когда она с Татьяной Георгиевной познакомится – и губы дуть перестанет.