Канада - Ричард Форд Страница 35

Немного позже мама пришла ко мне, укрыла сухим одеялом, укутала в него мои ноги — там, где отсырел матрас. Глаз я не открыл, но почуял исходивший от одеяла запах нафталина. Дверь моей комнаты тихо затворилась, я услышал, как мама стукнула в дверь Бернер. Та сказала: «У меня живот болит». Мама ответила: «Привыкнешь. Я тебе сейчас грелку принесу». И сестрина дверь тоже закрылась, однако немного погодя мама вернулась к Бернер и сказала ей что-то короткое. В комнате сестры скрипнули кроватные пружины. Мама произнесла: «Конечно, конечно». Потом она, судя по звукам шагов, вернулась на кухню и пустила там воду.

Дождь прекратился совсем, и в мою комнату вновь просочился прохладный воздух. Мне показалось, что я расслышал хлопки ярмарочного фейерверка, и я вылез из кровати и снова поднял оконную раму, чтобы яснее услышать их. Но услышал лишь шипение печи плавильного завода и сирену, завывавшую где-то в городе. В воздухе стоял сильный запах коров, долетавший сюда с товарной станции железной дороги. До меня донеслись звуки отцовских шагов, голоса родителей. Они поговорили — коротко, отрывисто, так, точно сказать друг дружке им было нечего, — а затем наступило молчание. И вскоре мама — я узнал ее шаги — ушла в их спальню и захлопнула за собой дверь. А отец возвратился на веранду — открылась и закрылась сетчатая дверь — и сел на качели.

Некоторое время я думал о Сиэтле. Городов я видел не много, а больших так и вовсе ни одного. Сиэтл я представлял себе так: солнце медленно поднимается из темного океана, понемногу высвечивая силуэты домов. Правда, потом я вспомнил, что солнце встает на востоке. И свет его должен падать на дома совсем с другой стороны. Я попытался представить себе «Спейс Нидл» — как она выглядит. А скоро, должно быть, заснул. Последняя моя мысль была о том, что я ошибся насчет восхода солнца и об этом лучше никому не рассказывать.

Встав ночью, чтобы сходить в уборную, я обнаружил отца сидевшим в одиночестве за карточным столиком, по которому была разложена, будто еда по блюду, картинка, изображавшая Ниагарский водопад. На передней веранде горел свет. Картинка была почти закончена, оставалось добавить лишь несколько кусочков бледного неба. Одет отец был так же, как днем, — белая, уже помявшаяся рубашка, джинсы, сапоги с немного потускневшими носками. Однако он побрился и, судя по тому, как от него пахло, искупался. Увидев меня, отец, похоже, обрадовался, — я, впрочем, намеревался сразу вернуться в постель.

Он заговорил со мной.

— Знаешь, в детстве… В твоем возрасте… — Отец взял со стола кусочек картинки, повертел его так и этак и вставил в пустой участок неба, правильно выбрав место. Под ногтями отца еще оставалась полировальная паста. — В твоем возрасте я был неплохим спортсменом. Тогда это имело большое значение. Других радостей у нас не было. Ты ведь, наверное, знаешь, что такое Депрессия.

Я к тому времени уже прочитал о Рузвельте, Гувере, демонстрациях рабочих и очередях за хлебом, мы проходили все это в школе. И потому ответил:

— Да, сэр.

— Ну вот… — Он аккуратно примерил к картинке еще один кусочек, тот не подошел. Отец покачал головой. — Наверное, у меня были очень большие способности — к футболу, бейсболу, в этом роде. Да только никто меня ничему не учил, понимаешь? Я про тренеров. Ты или оставался благодаря врожденным способностям на плаву, или шел ко дну. Ну и…

Он улыбнулся, словно эти объяснения доставляли ему удовольствие.

— Я пошел ко дну. — Отец откашлялся, сглотнул. — Что и привело меня в армию. Не сразу. Со временем.

Он взял со стола другой фрагмент картинки, осторожно вставил его в пустое пространство и удовлетворенно хмыкнул: кусочек подошел. Теперь их осталось всего четыре. Отец повернулся в кресле, чтобы взглянуть на меня. Я стоял перед ним босой, в одних полосатых, белых с синим, пижамных штанах.