Странник - Петр Катериничев Страница 35

– Как все кошки. А откуда ты знаешь, что она Катька?

– Она представилась.

Кошка приподнялась, недовольно мяукнула, когда Даша попыталась ее погладить, и – спрыгнула на пол.

– Независима, как американская Свобода. Наверное, ревнует. – Даша улыбнулась. – Мелочь, а приятно.

– Что именно?

– Что считает меня достойной соперницей. Ты только посмотри, сколько в этом зверьке грации!

– Кошки – это маленькие львицы. А мухи – маленькие птицы. – Олег подумал, подытожил:

– Стихи родились.

– Данилов, ты поглупел! Ты очаровательно поглупел! Жди кофе.

– По-турецки?

– По-американски. Instant. Слабый, теплый, с сахаром.

– Божественно.

– Не слышу энтузиазма.

– Энтузиазм противопоказан обыденной и простой жизни.

– Я скоро.

Олег закурил, воровато оглянулся на дверь кухни, подхватил с пола полупустую бутылку с вином и сделал три больших глотка. Откинулся на подушку, бессмысленно улыбаясь и даже не допуская мысли, что... Хотя... Само недопущение какой-то мысли означает только одно: сомнение, эта самая разрушительная из эмоций, уже шевелится в сердце, и вслед ей придут и уныние, и тоска, и одиночество... Невыносимая легкость бытия, непереносимое ощущение счастья...

Все так хорошо, что человек желает сохранить это навсегда, и начинает размышлять, как это сделать, и напрягает мышление, логичное, суровое и абсолютно беспомощное в своей логике у мужчин, и слезливо-неустойчивое и абсолютно беспомощное в жалости к себе – у женщин... А воображение уже обрушивает на бедного человечка все возможные и невозможные горести и печали, все грядущие разочарования, все мыслимые потери... И он, словно загнанный зверек, ищет первопричину таких несчастий и – находит! Она – в ощущении счастья, которое невозможно удержать! И чтобы освободиться от страха потери, остается только разрушить это самое счастье... Укоризной, воспоминаниями прошлой свободы, мечтами о мире там, за стенами дома... И вот – дом уже превратился в жилище, и человек – снова одинок, уязвим, невесел, и жизнь его катится по опостылевшей колее убогою бричкой, и только сны о летящих всполохах упорхнувшего счастья оставляют надежду: пока жив, все повторится! Обязательно повторится! Выбери себе жизнь и – живи!

Впрочем... Все эти мудрствования пусты и никчемны. Человек часто пропускает жизнь потому, что живет именно воспоминаниями о прошлом и надеждами на будущее, теперешнее свое существование полагая лишь прелюдией чего-то значительного, цельного... А жизнь проста и мудра: живи настоящим и получай удовольствие от того, что имеешь сейчас. И можешь при этом представлять себе прекрасное прошлое: никто в твоем прошлом у тебя ничего уже не отнимет, и блестящее будущее: оно не в твоей власти. Живи.

Олег тряхнул головой. Стоило Даше уйти, и он снова занудственно поумнел.

Если бы это напрягало лишь окружающих... Самого себя он изводит куда горше.

Олег нагнулся с дивана и ткнул клавишу кассетника.

Не видны в полутьме глаза, И нет места привычной лести. Что могу я тебе рассказать Полусонной, рассеянной песней?

Я то груб, то ласков, то смел,

То – податлив кошачьей шерстью,

То – растерянно-неумел,

То – пророчу ветреным вестником...

Я за грубостью прячу страх

И за лаской потерянность прячу.

Я боюсь в полутемных глазах

Прочитать, что ничто не значу. [11]

Даша вернулась, закутанная в махровый халат Олега: он доходил ей до пят. В руке ее была большая кружка с кофе. Девушка уселась на диван, подобрав под себя ноги.

– Держи. Это нам на двоих. И кофе у тебя больше нет.

– Не важно. – Олег отхлебнул горячий напиток.

– Ну как?

– Мокрый.

Даша рассмеялась, откинувшись, полы хадата распались, Олег перегнулся с дивана, поставил чашку на пол, одним движением сдернул халат с плеч девушки...

– Ты просто... – прошептала Даша. – Да...

И снова вихрь сорвал их и понес за собой... На этот раз он был резким и мощным, словно порыв шквального ветра, и сила его не убывала, и он несся сквозь остановившееся время, сметая с трав золото листьев, врываясь в бойницы крепостей и замков, разметывая пламя высоких ритуальных костров... Лишь короткие девичьи вскрики прерывали на мгновение этот безумный полет, и она открывала глаза, невидяще смотрела в темноту и – уносилась снова, захваченная безудержным ритмом шального шквала... Теперь словно вершины древнего Тибета проплывали где-то внизу, полускрытые тяжкими, напитанными ливнем тучами и освещаемые грозовыми разрядами, а двое летели все выше, пока яростная белая вспышка не затмила весь мир и они сверглись вниз вместе, орошаемые теплым муссон-ным ливнем...

...Даша подняла мокрое от слез лицо, провела пальцами по губам, посмотрела на Олега, обняла его, прильнула, хотела что-то сказать и не смогла. Прошептала только:

– Я тебя люблю.

Олег молчал почти минуту. И только потом Даша услышала:

– И я тебя люблю. Хотя этого и не может быть.

– Почему?

– Слишком все похоже на сон.

– Может быть, любовь – это и есть сон? Когда людям не нужно ни о чем говорить и ничего объяснять, когда они могут просто чувствовать друг друга так, словно они – единое?

– Наверное.

– Ты боишься?

– Чего?

– Что придется просыпаться?

Олег промолчал. Даша вздохнула.

– А я – боюсь. Как я этого боюсь! – Даша задумалась, взгляд застыл в одной точке, она махнула рукой:

– К черту их всех! – наклонилась, подняла кружку с кофе, отхлебнула. – Совсем остыл. Теплый и горько-сладкий, как и мечталось.

Будешь?

– Обязательно.

– Извини, Олег. Мне уже совсем-совсем пора.

Он кивнул. Девушка соскочила с дивана, потянулась за халатом.

– Подожди, не одевайся, – попросил он.

– Я тебе нравлюсь?

– Ты изумительна.

– Ага. Только... Только не смотри на меня так.

– Как?

– Будто стараешься запомнить навсегда. Мы же не прощаемся, я не еду на целину, а ты – на север.

– Откуда ты знаешь про целину?

– Папа был. Да и песня: «Сиреневый туман над нами проплывает...» Я на секундочку под душ и сразу вернусь. Оставь мне капельку этого чудесного напитка, ладно? – Даша прыснула, наклонилась к нему, поцеловала. – И не грусти раньше грусти. Музыку послушай. – Она ткнула клавишу кассетника и исчезла в ванной.